Rashba

«С хорошими людьми я был знаком;

Покуда в Лету замертво не кану,

Ни сукою теперь, ни мудаком

Я им благодаря уже не стану »

И. Губерман

К 75-летию Э.И.Рашбы вышел специальный номер журнала « Журнал о сверхпроводимости : Включение Роман магнетизм », вместивший новейшие публикации по спинтронике, области современной физики, в которую юбиляр внёс общепризнанный выдающийся вклад.

Спинтроника и квантовые информационные технологии

Spintronics: Fundamentals and Applications

В этом журнале, помимо чисто научных публикаций, помещены предисловие, написанное гостей редакторы ; статья коллег Э.И. по работе в Черноголовке, и эссе самого Э.И. - «Оглядываясь назад». Они дают полное представление об Э.И. не только как учёном, но и об обаянии его личности ^*) . Но мне хочется внести в это дело и свою лепту и рассказать о впечатлении от общения с Э.И.

Познакомились мы с Э.И. осенью 1955 года и знакомство это (хочется назвать его дружбой) продолжается по сей день. Я поступал в аспирантуру киевского Института физики. Помимо экзаменов по физике, философии и иностранному языку, надо было написать реферат. Для этого я использовал свою дипломную работу, над которой работал в течении второй половины 4 ^го курса и весь 5 ^ый. А.Ф. Прихотько, которая должна была стать руководителем, велела мне доложить реферат на семинаре отдела. Сложность состояла в том, что тема реферата («Гальваномагнитные явления в монокристаллах Bi ») была далека от тематики отдела и вряд ли мой доклад мог заинтересовать слушателей. Но мне повезло: рецензентом был Э.И.Рашба, он проявил искренний интерес к работе, чем меня чрезвычайно обрадовал (мне самому работа нравилась; в следующем 1956 г она вышла в журнале «Физика металлов и металловедение».). Приняв меня к себе в аспирантуру, Антонина Федоровна перепоручила меня Владимиру Львовичу Броуде. Первый вопрос, который я задал Владимиру Львовичу - «Чем занимается Э.И.? Нет ли у вас оттисков его работ или хотя бы ссылок на них? ». Владимир Львович тут же взял со своего письменного стола несколько оттисков статей Э.И. Каково же было моё удивление, когда я увидел, что работы Э.И. никакого отношения ни к металлам, ни к полуметаллам, ни к кинетическим явлениям вообще отношения не имеют. Это были работы по теории экситонов в молекулярных кристаллах, имеющие прямое отношение к экспериментам, проводившимся в отделе Антонины Фёдоровны. «Начни лучше с книжки А.С.Давыдова» - посоветовал Владимир Львович. С этой книжкой удалось справиться и даже использовать её при интерпретации спектра поглощения света в монокристаллах пирена, который мне выдала Антонина Федоровна для исследований. Работа была, безусловно, эпигонской, хотя и была принята Украинским физическим журналом для опубликования.

И вот тогда В.Л.Броуде сказал, что Э.И.Рашба советует заняться спектроскопией полупроводниковых кристаллов CdS . Совершенные монокристаллы сульфида кадмия выращивались в отделе физики полупроводников, руководимым В.Е.Лашкарёвым. В этом отделе в основном исследовались фотоэлектрические свойства CdS , их кинетика и спектры возбуждения фотопроводимости. На нашем микросеминаре (Владимир Львович, Э.И., М.К.Шейнкман, представляющий отдел полупроводников) Э.И. обратился ко мне: «В своём докладе (речь шла о реферате) ты подчёркивал, как важно исследовать гальваномагнитные свойства полуметаллов на одном и том же образце, так как они заметно изменяются от образца к образцу. Это ещё более актуально для полупроводников. Почему бы не провести комплексные исследования спектров поглощения, люминесценции и фотопроводимости на одних и тех же образцах, да ещё при низких температурах. Ведь такие возможности встречаются не часто ». Мне это предложение очень понравилось, тем более, что его поддержал Владимир Львович. Единственно, что смущало, это то, что с физикой полупроводников в Харькове не знакомят. На мои сомнения ответ был такой: работать будем командой.

^*) Перевод на русский язык, выполненный Л.И.Вакушиной, прилагается в виде отдельной брошюры

В.Л.Броуде был старше Э.И.Рашбы на столько же насколько Э.И. был старше меня. М.Шейкман тоже был старше меня на пару лет, но он, как и я, был аспирантом. В команде сразу же установились, прежде ВСЕГО благодар я Э.И., дружеские отношения. Меня и Шейкмана на зывали по имени, Владимира Львовича - Львовичем, а Э.И. - Эмиком. И не толь -ко у нас в группе, а в обоих отделах, те, кто действительно занимался наукой и любил это занятие. Эмика не только уважали за его знания, талант, но и любили как обаятельного человека, открытого и увлечённого делом. Лишь «мэтры» (В.Е.Лашкарёв, А.С.Давыдов, С.И.Пекар) обращались к нему по имени-отчеству, подчёркивая своё уважение к его знаниям и таланту.
Работали мы с большим увлечением. С Львовичем часто засиживались в лаборатории за полночь. А на утро обсуждали результаты с Эмиком. Нам удалось показать, что узкие полосы поглощения света изменяются по интенсивности и по частоте не только от кристалла к кристаллу CdS , но и при переходе от одного микроучастка монокристалла к другому. Простейший вывод - в поглощении света участвуют дефекты структуры (или примеси). Но почему же эти полосы столь интенсивны? Объяснение, по мысли Элика, состояло в энергетической близости локальных состояний к коллективным, экситонным. В литературе такие исследования получили название экситонно-примесных комплексов, но связывается этот термин с именами американских физиков Томаса и Хонфильда, которые пришли к такой же мысли несколькими годами позже в результате глубоких, подробных исследований именно кристаллов CdS . Много лет спустя уже после переезда Эмика и Львовича в Черноголовку и моего возвращения в Харьков, Э.И. сетовал, что наша хорошая, по его мнению, работа тех лет «в науку не вошла», то есть не цитируется. О причинах я уже писал в своих воспоминания о Львовиче - не стоит повторяться. Работая в Харькове я интересовался цитируемостью лишь наших фтинтовских работ по спектроскопии и магнитооптике антиферромагнетиков, а в киевский период был рад тому, что теоретическая работа Рашбы Э.И. и Гургенишвили Г.Е. (ФТТ-4, 759,1962) объясняла экспериментальные результаты, опубликованные в нашей совместной работе (Броуде В.Л., Еременко В.В., Рашба Э.И. - ДАН СССР - 114,520,1957) и цитировала её. А в обзорной работе В.Л.Броуде, А.Ф.Прихотько и Э.И.Рашбы (УФН-2, 38,1962) рассматривались все работы, выполненные с моим участием, и даже упоминалась моя кандидатская диссертация.
Благодаря сотрудничеству с Львовичем и Эмиком, киевские годы - счастливые для меня, хотя и очень трудные: не было жилья. Учитывая скромные наши заработки, мы с женой не могли арендовать приличное жильё. Удавалось снять крохотную комнатку в маленьких домиках на окраине (но вблизи института) без водопровода и канализации. Печь мы должны топить самостоятельно. У Эмика и Львовича вызывали уважение те усилия моей жены, которые позволяли мне интенсивно работать.
Оба они пытались помочь нам. Каждый год институт строил новый жилой дом, но каждый раз и Эмику, и мне в жилье отказывали. Мне кажется, что Эмик мою неудачу воспринимал более остро, чем свою: он всё-таки жил в квартире родителей, хоть и перенаселённой. И Эмик, и Львович отстаивали мои интересы во всех возможных инстанциях, но директор института М.В.Пасечник явно не симпатизировал нашей «бригаде»: три еврея и присоединившийся к ним полуеврей В.Еременко с анкетой, отягощённой фактом пребывания на оккупированной немцами территории. Он явно досадовал, что эти обстоятельства ускользнули от внимания сотрудников отдела кадров. Но, как пишет Э.И., дело не только и не столько в полуофициальном советском антисемитизме. Киевским чиновникам от науки, по крайней мере в те годы, была свойственна неприязнь к каждому мало-мальски талантливому и работоспособному в науке.
Первым из Киева уехал я (. В апреле 1961 г) по приглашению в новый харьковский институт - ФТИНТ. А через несколько лет уехали в Черноголовку Э.И.Рашба и В.Л.Броуде.
К осени 1966 года я закончил во ФТИНТ'е работу над докторской диссертацией. Э.И. был назначен официальным оппонентом. При этом пришлось запрашивать согласия ВАК'а, так как у нас была одна (две?) Совместные публикации по CdS ^*) . Эмик пригласил меня в Черноголовку и я доложил работу на микросеминаре (Э.И., В.Л.Броуде и, насколько я помню, Е.Ф.Шека). Так было радостно окунуться в атмосферу нашего киевского микросеминара! Работа понравилась. Львович был рад, что, как он выразился, наша совместная работа в Киеве не прошла для меня зря. Э.И. в отзыве отметил, что ему импонирует в работе синтез киевского спектрального опыта с харьковскими традициями
__________________________________________

^*) А.Ф.Прихотько тоже была одним из оппонентов, но в её случае согласования с ВАК'ом не потребовалось: совместных публикаций не было. Хотя я был в своё время аспирантом Антонины Фёдоровны и защищал кандидатскую диссертацию под её руководством.

-------------------------------------- -----------------------------------------------------------------------

исследований в сильных магнитных полях и выбор актуальных объектов исследования (антиферромагнитных кристаллов), которые интенсивно изучались в ИФП (Институте физических проблем). Отметил, что в диссертацию вошли лишь те результаты, которые удалось убедительно объяснить, но что для теоретика интересны и те, что требуют ещё объяснения (это, в основном, исследования спектров твёрдого кислорода, ведь он тоже антиферромагнетик). Эмик прочёл работу внимательно, с ним приятно и полезно было её обсудить. Выяснилось, что он знаком и с другими моими статьями, не вошедшими в диссертацию, например, по влиянию магнитного поля на спектры поглощения твёрдого кислорода - молекулярного антиферромагнетика. Более того, он знаком и с нашими работами по полуметаллам, которые к теме диссертации вовсе отношения не имели.

В отличие от многих талантливых физиков, особенно теоретиков, которые казались людьми «не от мира сего», Эмик обладает тем, что американцы называют с ommon смысл (практический ум? здравый смысл?). Конечно, для него главное результат работы и признание коллег, тех, кого он сам уважает, - в стране и за рубежом. Но живя в Союзе, он понимал, что официальное признание тоже чего-то стоит. Поэтому он был рад и Ленинской премии, означавшей признание его выдающегося вклада в физику экситонов, и регистрации его теоретического предсказания «комбинированного резонанса» в качестве открытия. Особенно ясно он понимал насколько важно для его киевских коллег официальное признание, скажем, в виде Государственной премии Украины. В 1987 году киевский Институт физики полупроводников решил выдвинуть группу сотрудников на соискание украинской Госпремии за цикл исследований многодолинных полупроводников. Начало этому циклу положили работы Э.И. в бытность его сотрудником киевского Института физики полупроводников. Эмик знал, что я в те годы был членом физической секции Комитета по Госпремиям. Решения секции были лишь рекомендательными, но Э.И. попросил меня помочь его киевским коллегам. Некоторые его письма того времени (1987-1988 гг.) У меня сохранились. Они характерны для Э.И., показывают его заботу о коллегах и объективность в оценке конкурентов. Привожу некоторые выдержки из них:

Дорогой Витя! 5.05.87

По инициативе киевлян из ИП АН'а, среди которых центральную научную роль играют Грибников и Романов, на Украинскую Госпремию этого года выдвинут цикл работ по анизотропным неравновесным эффектам в многодолинных полупроводниках. Поскольку исторически мои работы были в этом цикле «заправочными», они попросили меня войти в компанию, и я решил, что это надо сделать, чтобы поддержать весь «проект» (в этой связи вопрос - считаешь ли ты моё участие поддержкой или наоборот, с учётом реальной ситуации, настроений и отношений? Для меня важно это понимать). Мне киевляне сказали, что ты в комиссии ...

Конечно, для меня лично это вопрос скорее всего сентиментальный - хотят на Украине помнить обо мне и сохранить связи, или хотят, насколько возможно, напрочь забыть.

Но для других это вопрос вполне серьёзный. Выдвигается группа сильная и работящая. Там в списке нет подставных лиц, вписанных для «проходимости» - все трудящиеся. Когда я выделяю Грибникова и Романова, то делаю это потому, что считаю их центральными фигурами, работавшими над этим 20 лет и сделавшими очень много. Ты знаешь их обоих. Я не думаю, чтобы им удалось добиться особых отличий в Украинской Академии, но люди они, по-моему, выдающиеся. И если бы их удалось отметить Госпремией, то это было бы очень хорошо и справедливо. Грибников принадлежит к тому числу нескольких лучших теоретиков-твёрдотельщиков, работающих на Украине, а Романов - экспериментатор тонкий и с редкими инженерными способностями.

Теперь о работах. Хотя они начались после твоего отъезда в Харьков, ты их частично знаешь, во всяком случае по их боковому ответвлению - выходу в полуметаллы (кстати судя по зарубежным работам, они вышли уже в «обычные» металлы с поверхностью Ферми из нескольких кусков). Собственно цикл представляет «идеальную триаду»:

теоретические предсказания перераспределения носителей, связанные с размерными эффектами, и своеобразных доменизаций,
убедительное экспериментальное обнаружение (группой Романова и Климовской) большинства из них,
создание и даже (вопреки всему!) внед рение Новых датчиков На многодолинных полупроводниках.

Я менее всего могу судить о п.3), но 1) и 2) оригинальны, физичны, и охватывают широкий круг вопросов, в котором надо было разобраться, разделить вклады разных эффектов (например, междолинные переходы и «горячие» эффекты), а затем свести в одну систему.

Отзывы уже дали Учёный Совет у Осипьяна (по тому влиянию, которые эти работы оказали на работы по полуметаллам у них: Гантмахер-Кравченко, Межов, Цой), и Алфёров от Совета по полупроводникам.

Не зная, какие работы конкурируют, и понимая, что может быть (или не может быть!) Что-то даже ФТИНТ'овское, я хочу попросить тебя чисто по науке обратить внимание на этот цикл, и если он тебе понравится, поддержать и главное разъяснить другим , что сделано: едва ли в Комиссии (или Комитете) есть много людей, которые могут разобраться. М.б. ты будешь куратором или одним из рецензентов?

Давно тебя не видел. Что у вас нового? Почему не пишешь в J . из люминесценции ?

Твой Эм.

23.05.87

Приехав из командировки, застал твоё письмо. Спасибо за него, и за содержащуюся в нём информацию.

Все группы, которые ты называешь весьма пристойные, и в целом я рад этому обстоятельству. Если бы было просто болото, то вообще было бы грустно за Киев и Харьков, и вязнуть в трясине, даже если в конечном итоге и удастся выкарабкаться, слишком противно.

Мои комментарии с учётом следующего обстоятельства. В прошлом году, в связи с регистрацией «открытия» - комбинированный резонанс - я получил тёплую телеграмму от Патона (регистрация в пользу Украины - Институт физики), ответил ему и Снитко сказал мне, что это моё письмо у Барьяхтара. Я не предполагаю, в этой связи, препятствий со стороны Патона и Барьяхтара ... С Давыдовым отношения очень хорошие, но ... Шпак и Птушинский - безусловно положительное отношение. В «открытии» ОНИ были Очень заинтересованы КАК активные директор ИФАН'а И зам. Да я им ещё очень помог в оформлении открытия Пекара по добавочным волнам.

Далее Идут перечисления ТЕХ, кто явно против и тех, с кем нет никаких контактов.

... Владимиров - особая статья. Они работали совместно с Бойко, кото рый входит в нашу группу, дружили, а затем как-то глупо и смертельно рассорились; деталей не знаю; сможет ли он стать выше этой дрязги - тоже не знаю ...

... Конечно, поддержка харьковчан очень желательна - надеемся на тебя. По киевлянам решай сам, увидишь по ходу дела ...

... В деле имеются: 1) выдвижение нашего института, 2) поддержка Учёного Совета осипьяновского института, 3) поддержка совета по полупроводникам (Алфёров), и кроме украинских (ИФАН, ИРЭ), будут ещё Союзные поддержки. Так что «экстерьер» вполне убедительный.

Не знаю как всё будет (надеюсь на информацию от тебя), но при наличии такой группы хороших работ, а также того, что 1987 и 1988 гг. юбилейные, начальство может дать и не одну, а две премии (бывает такое?) ...

... Не знал об изменении тематики у тебя. Мне кажется, что теперь в молекулярных кристаллах особенно интересен спин-резонанс триплетов. 4 года назад я написал обзор для Северо - Голландия (который ещё не вышел) и тогда у меня сложилось такое впечатление. Есть намёки на возможность эффектов автолокализации ...

... Позд равляю Люсю И тебя с внучкой, а Андрея - с дочкой (! давненько же мы не контактировали)

Юля вышла замуж, парень вполне приятный и работящий, химик из Московской Химфизики (где и Юля работает). Мы с Эрной работаем, кое-что в нас скрипит (сочувствуем Люсе по коленям, и т.д.), но стараемся пока не сдавать.

Всего вам хорошего.

13.06.87

... Несколько дней назад написал тебе подробное письмо, в ответ на твоё, с изложением того, как могу (предположительно) оценивать позицию отдельных членов комиссии. Вчера вечером, в моё отсутствие, звонил Виляя Романов и передал Эрне, что куратором назначен Т ... (а заседание на 2. В.И. ). По моему предыдущему письму ты понимаешь, что я считаю наихудшими возможными кандидатурами Т ... и Б ... Я не знаю, кто назначает кураторов, но практически уверен, что тот, кто назначил, решил вести дело на завал. На мой характер я бы снял работу с рассмотрения в знак протеста против подобного действия - это было бы скандалом, и я не вижу, почему бы его не устроить, если работа обречена.

Но я не думаю, что киевляне подготовлены к подобному действию. Поэтому, связавшись с Вилей, я порекомендую противопоставить этому действию максимальную внешнюю, вне-украинскую, поддержку. У нас есть возможность получить ряд отзывов на академическом уровне. Всё-таки, киевлянам там жить, и им важно укрепить своё положение, а не дополнительно перессориться с тамошней мафией. Во всяком случае, если дело безнадёжно, они сами должны в этом убедиться - т.е. в том, что это реальность, а не мой каприз.

В сложившейся ситуации нам особенно важна своевременная и объективная информация о том, что будет происходить. Кто назначает кураторов? Что произойдёт 2. VI ?

13.06.87

Несколько дней назад написал тебе после получения письма Вили Романова, а теперь, получив твоё письмо (за которое большое спасибо) сразу же отвечаю.

Во-первых, я не сомневаюсь, что ты доложил хорошо - знаю это за тобой. Во-вторых, понимаю, что счёт в голосовании, в первую очередь, определяется другими факторами. Ответ Давыдову ты дал очень хороший и правильный. Хотя я не собираюсь совершать подвигов, связываясь с Госпремией союзной (вписывание академиков и т.д.), но если бы такое начать, то состав участников действительно значительно изменился бы.

Ты ставишь очень правильный вопрос, в какой мере надо «активничать». Вопрос дипломатический, и его фактически придётся решать тебе, т.к. ты в наибольшей степени чувствуешь ситуацию, отношения в Секции, их традицию, правила игры, и т.д. Я могу сформулировать только своё общее отношение. Момент подачи выбирал не я, а киевляне. В смысле науки он правильный. Цикл в основном завершён, работы начнут стареть, внешняя реакция на них давно существует. Меня просили войти и поддержать, и я считал себя обязанным это сделать. Но поддерживая, я обращаюсь к людям (Алфёров, Осипьян, м.б. ещё кто-нибудь), которым не хочется, чтобы их поддержка обесценивалась тем, что поддержанные ими работы не проходят. Например, поддержка Учёного совета ИФТТ является документом чрезвычайным - они никому из «чужих» в такой форме поддержки не дают - здесь специально оговаривалось, что работы были существенно использованы в ИФТТ. Словом, такая поддержка может быть оказана один, максимум два раза - здесь будут знать, как работа пройдёт на Украине. Дальше позиция будет только ослабевать, и стоять в «очереди» будет бессмысленно - надо из неё выходить. Поэтому я считаю, что «авторский коллектив» должен делать всё возможное для укрепления позиции, и старался ориентировать Вилю Романова именно на это. Совершенно другое дело - твоя линия, которая определяется ситуацией в Секции и Комитете. Ты сам должен определить линию, которую выберешь, и мы заранее благодарны тебе за всё, что сделаешь, в рамках возможного, так как я уверен что сделаешь всё наилучшим образом.

Мое Отношение к. работам «со стажем» (только для тебя).

КГУ + ИФАН - просто не знаю, что это такое. В Киеве есть очень хороший цикл работ Наумовца. Но он, кажется, пошёл на Союзную премию. Так что же тут - что не влезло туда или конкурирующие работы? Едва ли они имеют ясное лицо.
Не вызывает сомнения, что работы Кривоглаза в высшей степени квалифицированные. Но про Дехтяря мне неясно. Если я не ошибаюсь, мы по ошибке 3-5 лет назад дважды напечатали его в «Письмах» (это можно проверить), а потом горько раскаивались, когда получили разумно написанную разоблачительную статью (не помню уже от кого) и пришлось расхлёбывать - речь шла о некомпетентности (строго между нами, конечно!).
Работа Запесочного хорошая. Она имеет Союзное реноме. Чудо, ЧТО в Ужгороде! Можно делать хорошие работы, И поэтому ОНА вдвойне заслуживает Украинской премии. Её судьба чётко показывает, что если хорошая работа не проходит в первые 1-2 раза, то безнадёжно засыхает. Её будут обходить средние работы с сильной местной поддержкой.

Этот последний пример укрепляет меня в убеждении, что больше двух раз подавать не нужно.

Я изложил тебе своё кредо на этот счёт. При этом подтверждаю то, что писал ранее: будем стараться следовать твоим советам. Кстати, сколько премий в год - строго одна? Тогда ситуация нехорошая.

Собираешься ли влезать в высокотемпературную сверхпроводимость? Я пока что стремлюсь вылезть из тех дел, в которые встрял. Но область уж очень интересная, и я вероятно не устою.

Сердечный привет Люсе и Андрею.

Привет от Эрны

Письмо написал утром, день оно пролежало, я перечитал твоё. Я прихожу к точке зрения, что правильная позиция - играть на выделении дополнительной премии. В тексте при этом - качества работы, а в подтексте также - люди, мнением которых Комитет пренебрежёт, если работа будет отклонена (я не знаю, какова обычная поддержка подаваемых работ, в нашем случае она видимо выше среднего). Если позиция, о которой я здесь говорю, не бессмысленна по существующим правилам и Уставам, то она обладает тем преимуществом, что позволяет продвинуть работу, в минимальной степени входя в конфликт с другими работами - что всегда крайне неприятно. Больше мне добавить нечего - тебе виднее, что действительно возможно и целесообразно.

25 авг. 1987

В Харьков по делам нашей аферы приеду 15 ^го Сент. Обсуждение 16 ^го , а т.к. «Директор» проекта Виля Романов докладчиком назначил меня, то мне надо будет дома подготовиться, а потом в Харькове согласовать с другими киевлянами, которые тоже приедут утром 15 ^го . Приеду на 2, а может и на 3 дня. Естественно, очень хочется с тобой повидаться. Если всё будет по расписанию и Вам будет удобно, то рад был бы вечерком зайти к Вам.

Рукопись обзора получил, и как раз вовремя - сегодня окончил правку корректуры. Моё ощущение, что на этом я с молекулярными экситонами завязываю. Но что можно знать наперёд?

Кажется писал тебе, что у нас родилась внучка. Сейчас все у нас. Как будто, всё благополучно - сейчас кругом столько проблем и неприятностей, что очень страшно. Юля сидит на строгой диете - свирепствуют диатезы.

Привет Люсе и Андрею.

P . S . При случае скажи, пожалуйста, Ире Фуголь о моём приезде - у неё, вероятно, есть ко мне всякие дела.

4.10.87

Книжку по экситонам послал тебе сразу же по возвращении из Харькова - 18,09. Но подтверждения получения нет. Опасаюсь, что она «заколдованная», я как-то не уверен - дошла ли? Напиши, пожалуйста. Поездка прошла хорошо - очень доволен, посмотрели Гренобль, Париж. С удовольствием вспоминаю вечер, провёденный у тебя.

Сердечный привет Люсе.

14.02.88

Приближается весна, а с ней и момент, когда мои Киевские компаньоны поставят передо мной вопрос о повторной подаче на УкрГосПремию. Зорик в недавнем письме уже нежно назвал меня «однодельцем». Поскольку в случае подачи мы, безусловно, снова будем просить тебя «курировать» нас, мне хотелось бы заранее знать твоё мнение - вкратце.

Я заранее знал в прошлом году, что мы не получим. Ещё осенью Барьяхтар, с которым мы в приватном порядке говорили в Москве, сказал мне примерно следующее: «Вы получите, но не в этом году. Патон за то, чтобы коллективы, включающие людей из Союза, получали Укр.Премии. Но в этом году я буду бороться за коллектив из металлофизики, тем более что у А.А.Смирнова юбилей, и ему надо дать премию ». Я понимаю и это соображение, и то, что Барьяхтар как директор хочет «своим» и что существует честная очередь. И ясно было по первым голосованиям.

Но что мне непонятно - что случилось в конце, когда Металлофизика не получила? Если несмотря на активное желание Барьяхтара (а в это я склонен верить), да ещё в юбилейный год, он не смог выколотить вторую премию для своих, видимо это что-то значит? - Или ничего не значит? А если что-то значит - то распространяется ли это и на нас? И какова позиция Снитка, который определённым влиянием видимо пользуется: он за или нейтрален? В прошлом году он, видимо, делал ставку на Баранского.

Так вот, хоть я практически уверен, что киевляне подавать захотят, мне кажется перед тем, как принять решение, знать твоё мнение, основанное на впечатлениях прошлого года и на ощущении нынешней ситуации. Естественно, никаких обязательств для тебя из этого не возникает, но если ты считаешь, что подавать не следует, то я постараюсь убедить в этом киевлян.

Поэтому я прошу тебя написать мне пару слов - какую позицию ты считаешь разумным занять?

Обзор мой ещё не вышел - как только получу оттиски - пришлю.

О тебе ничего давно не знаю - надеюсь, что всё у тебя в порядке.

Я вожусь с оптикой высокой - Т _с систем - пока ничего ещё не получилось. Но начал я систематически заниматься только с Нового года.

Сердечный привет Люсе,

Твой Эм

29.06

Спасибо за письмо.

Я сейчас сам молекулярными кристаллами не занимаюсь. Поэтому обсуждение Ваших работ лучше отложить до встречи - это будет предметнее.

Обзор должен выйти примерно через год. Я располагаю одним русским и одним англ. Экземпляром - оба они мне понадобятся для корректуры, которая должна быть в августе. Посылаю тебе русский текст в расчёте на то, что если ты найдёшь его интересным для Вас, то сделаешь в ин-те ксерокопию, а оригинал вернёшь мне - с середины августа надо ждать корректуру. Написал обзор в 1983 г. - Библиография доведена до этого момента. С тех пор он лежал в Издательстве, ожидая, пока поступят статьи западных авторов того же тома. Но из того, что было к 83-му году, я старался отобрать наиб. интересное. Мне кажется, что кинетика триплетов, устанавливаемая по ЭПР - одно из наиболее интересных направл. в молек. кристаллах. К сожалению, работы в этой области в Союзе почти заглохли.

Я за прошедшее время стал дедушкой - 10 дней назад Юлинька родила девочку - имени у неё ещё нет. Пока всё в порядке - и у девочки, и у Юли. Эрна взяла отпуск и съехала к Юле - помогать ей. Так что я живу один. М.б., если погода будет хорошей, они все приедут сюда.

Что это Люся разболелась? Она же ещё совсем молодая! Привет ей и наилучшие пожелания.

Статью посылаю ценным отправлением одновременно с этим письмом.

21.09.88

Как ты знаешь, здесь была Ира со товарищи, докладывала. Т.к. у экспериментаторов было много вопросов, чем она была очень недовольна (и только потом её удалось немного «откачать» - в Харькове такой был восторг, а здесь какие-то сомнения), я избегал задавать вопросы. Они у меня отчасти связаны с противоречиями с Лущиком:

В Харькове α-линия слабо зависит от Т при Т <Т _с - в основном Только вблизи Т _с . У Лущика зависимость от Т - экспоненциальный спад с ε = 25 мэВ, и всё видно при Т <50 К.
В Харькове β и α ведут себя одинаково в функции Т - даже если это не акцентируется, что по ходу говорится примерно так. А у Лущика β падает с Т медленно и видно до 170 К?

Является ли то, что рассказывает Ира, свойством отдельных образцов, а на остальных иначе (напр. как у Лущика), или это не так? А у Станкевича кинка р-и α-вообще нет.

Сейчас Ире Тимофеев дал монокристалл - посмотрим, ч ТО Будет. Но, по моему, дело даже не в том, будет или не будет. Важно - какова истинная Т-зависимость на керамике, универсальна ли она, попадает Ли особенность в интенсивности именно На Т _с , а не на какую-то близкую особую температуру - уход кислорода под облучением и др.

Надеюсь, что увидимся на НТ в Ленинграде.

Привет от Эрны. День назад Юля вышла на работу, а Сонька осталась у нас. Так что бабушка Эрна теперь работает на дому , или, по-нашему, сидит дома.

Привет Люсе.

Кстати, занимаешься Ли ты этой В люминесценцией или ЭТО целиком перешло к. Ире?

11.08

Вчера мне передали Вашу статью, я вечером посмотрел её дома, как и письмо Иры. Звонил тебе утром, нов 8 ¹⁵ утра телефон не отвечал (!), поэтому попросил соединить с Ирой (хоть хотелось мне поговорить с тобой!)

Положение следующее:

. а Объём велик - женщины из Редакции это уже опротестовали, но сократить можно - проблема не в этом (я мог бы сократить сам - там столько длиннот).

б. Работа Лущика ошибочна. Это среди спектроскопистов считается общеизвестным. Он в ФТТ уже подсунул альтернативное объяснение (Каким иным способом в наш век признают ошибку?!). Публично он не отказывается, но мне в декабре на Совете проблемы сказал, что многое надо выяснять.

в. Имеется решение Редколлегии «Писем», что работы по композиционно чувствительным (люминесценция!) свойствам керамик у нас не печатаются, т.к. в Союзе есть монокристаллы.

То, что сказала мне Ира - заклинания. Что её керамики лучше и чище всех монокристаллов, что излучение очень стабильно (и в этом чуть ли не основное доказательство) и в то же время обладает очень интересной временной зависимостью (!, Которую она хочет со мной обсудить), изменяется в точке Т _с ( это по существу единственный аргумент, хотя в этой точке могут меняться условия транспорта возбуждений к дефектам, с которых идёт люминесценция). Словом, Ира на меня просто напустилась.

Я не буду пока ставить статью на обсуждение - полежит до 24 ^го , когда будет Редколлегия. В настоящем виде она явно не проходит - подумай, как быть. Я пишу сразу же, чтобы ты имел как можно больше времени. Почему не делаете на монокристаллах - их можно взять в Черноголовке (попроси у Тимофеева, или через Боровика - у Осипьяна). Надо четко отделиться от Лущика: та ли самая у него полоса? Вы на него ссылаетесь, но не сверяетесь и не сопоставляете. Если мы напечатаем в таком виде, то на нас все набросятся, и о Вас хорошего говорить не будут. Но Ире этого не объяснишь.

Теперь: спасибо за твоё письмо. За это время я получил документы от Романова - они хотят подавать снова. Значит и мне надо подключаться. Я не кокетничаю, но все эти годы я старался с неприятной киевской публикой просто не иметь дела - вреда им не делал, но ни о чём не просил. Отношения поддерживал только с друзьями. Нынешняя ситуация как-то меняет этот приятный статус.

Очень рад за Мишку и за Соскина (странно, он не ответил на поздравление - то ли его перехватили в ИФАН'е). Большой молодец, что поддержал и пробил.

Сердечный привет Люсе и Андрею. Сообщи, как решишь со статьёй.

Постараюсь 7 июня повидаться с тобой в Москве. Приглашение на Киевскую конференцию получил, но ничего не делал. Осенью полупроводниковая, там у меня обязательства, а об этой я ничего не знаю.

13.03

Сегодня меня вызванивала Ира, которая во всём твёрдо убеждена. Я по физике не понимаю такой вещи. Состав керамик разный. Когда пишется О ₇ , имеется в виду О _7-δ . Энергетический спектр собственной системы зависит от δ, и притом вполне ощутимо. Исключением могут являться ионы Y (аналог J . из Lumin . 37 , 117. 1987). Поэтому если α-и β-не примесь, не вкрапления чего-то, то почему их свечение стоит на месте, не зависит по частоте от δ? Поэтому мне кажется, что независимость полож. α-и β-полос от δ является сильным аргументом в пользу того, что они не собственные. Во всяком случае этот вопрос не может оставаться в тени.

Поразило меня и новое утверждение, сделанное в телефонном разговоре, что С-СПЕКТР повторяет Только ЧТО привезенный из швейцарии СПЕКТР поглощения. Так что, созданные светом квазичастицы не релаксируют? Но их то спектры, несомненно, хорошо известны. Для собственных переходов исчезает, грубо говоря, больцмановский, температурный фактор, который связывает их.

Соображения это такие, что никакой теории в них нет и ты понимаешь это не хуже меня, но каково без ответа на них.

Наверное, не стоит говорить Ире, что я тебе послал это письмо, чтобы её не обижать, но как-то всё это понять нужно.

Она хочет приехать меня уламывать, а я объясняю ей, что аргументы должны быть в статье, чтобы они были понятны рецензенту и читателям (во всяком случае они должны чувствовать, что аргументация существует, даже если её подробно в Письме не изложишь).

9.04

11-го я еду на месяц в ФРГ. Ситуация сместилась, в целом стало значительно легче, вот и я на старости лет стал «выездоспособным». Конечно, это приятно и полезно, но насколько было бы полезней, если бы пораньше ..., и надолго ли хватит и ситуации, и меня (?!).

Статью Вашу я 7 ^го ЕЩЕ перехватил, посмотрел и оставил с запиской, по которой (надеюсь) её примут. Мне кажется, что статья стала намного сильнее и индивидуальнее. Поэтому я не жалею, что не стал добиваться принятия исходного варианта. Сейчас мне кажется только, что есть какая-то путаница с нумерацией кислородов. Обычно цепочечный обозначают О (1) или О (4), а принадлежащий плоскостям О (2) и О (3). При этом восстановление обедняет в первую очередь цепочки. А у Вас нумерация какая-то иная (обратная к этой) - м.б. так было в каких-то исходных статьях, но сейчас О (2) и О (3) в плоскости - общепринятая символика. Я это написал в своей записке. Надеюсь, что Ира на месте сможет внести разъяснение (меня то она уже не застанет).

Очень рад буду с тобой встретиться в Москве 7,06 - если только не назначат Программный Комитет полупроводниковой конференции в Ленинграде. Мне очень хотелось бы с тобой обсудить Вашу работу. Я плохо понимаю, ЧТО Нет Можно выяснить относительно механизмов из Чисто сверхпроводниковых свойств Типа Н _С2 . И мне кажется, что оптика может быть более показательной. Причём именно электронная, а не фононная. Мы сделали даже работу по комбинационному рассеянию на фононах в YBaCu (выйдет в Письмах, № 8). Хотя ряд экспериментальных зависимостей можно объяснить, но я чувствую, что в действительности этот метод мало говорит об электронном спектре. Мы оставались в рамках зонной картины - но не исключено, что тоже самое можно объяснить и в Хаббарде - надо иметь более селективный эксперимент. Если я понял Вас правильно, Вы хотите приписать α, β - полосы люминесценции вблизи кислородных вакансий на цепочках, когда этих вакансий мало. Так ли это?

Киевляне решили подавать на Украинскую Госпремию, и я сделал здесь все бумаги наново. Учитывая твоё указание относительно аналогии с тактикой в «Берёзке» - хотя с тех пор выяснилось, что стоять-то там не за чем (даже если и не вычеркнули). Меня удручает не потеря некоторого количества чеков, а противоречивость действий - на примере Берёзы демонстрируют, что честно заработанное (прошедшее через ВААП, Банк и т.д.), просто забирают, и тут же убеждают людей, что честно заработанное в кооперации (где из рук в руки - иди проверь) останется, всё надёжно, серьёзно и надолго. Мне кажется, что причина, в первую очередь, в отсутствии компетентных экономистов, способных просчитать если не на два, то хоть на шаг вперёд.

Привет Люсе.

Работа по анизотропным неравновесным эффектам в многодолинных полупроводниках не получила украинской Госпремии и в 1988 году. Я был огорчён этим обстоятельством не менее авторов.

Больше работа не выдвигалась. По-видимому, Э.И. убедился, что на Украине его «хотят, насколько можно, напрочь забыть».

Потом события начали развиваться совсем неожиданно. Началась перестройка, поток эмиграции и вся семья Э.И. оказалась в США. По сей день он успешно работает, развивая те аспекты физики полупроводников, которые называются спинтроникой. ОБ ЭТОМ подробно написано в журнале Сверхпроводимость: Включение Роман Магнетизм ( август , 2003 г .). По-видимому, надежда Э.И. на то, что оптическая спектроскопия электронных возбуждений даст ключ к пониманию механизма высокотемпературной сверхпроводимости, не очень оправдались. Ирина Фуголь покинула наш институт и живёт в Германии. Но Владимир Самоваров с сотрудниками при некотором моём участии продолжают интенсивно работать в области оптической спектроскопии высокотемпературных сверхпроводников, их работы цитируются и результаты этих исследований можно сказать, используя определение Э.И., «вошли в науку».

Читая письма Э.И., видишь какой он человек: талантливый, доброжелательный и здравомыслящий.

Вспоминается ещё один эпизод из нашей жизни. В 1976 году мы встретились в Будапеште во время конференции по физике низких температур стран Восточной Европы (тогда они назывались странами СЭВ, т.е. Странами Экономической Взаимопомощи, кажется так расшифровывалась эта аббревиатура). Мы оба были рады встрече и подолгу гуляли по городу. Однажды, проходя мимо витрины одного из магазинов, Эмик вздохнул: «Чуть меньше социализма и насколько больше товаров!». Развивая тему, мы пришли к заключению, что ни СЭВ, ни Советский Союз не могут существовать вечно: это противоречит истории. Империи не устойчивы и рано или поздно распадаются. Но когда? «Амальрик ^*) , по-моему, слишком оптимистичен »- сказал Э.И. Согласился с этим и я. Но оказалось, что слишком пессимистичны были мы ...

Я благодарен судьбе за её подарок - близкое знакомство с замечательным, талантливым физиком и обаятельным человеком - Э.И.Рашбой.

________________________________________________

^*) Речь шла о книге Амальрика «Доживёт ли Советский Союз до 1984 года».

СПЕЦИАЛЬНЫЙ ВЫПУСК «МЕЖДУНАРОДНОГО ЖУРНАЛА ПО СВЕРХПРОВОДИМОСТИ И МАГНЕТИЗМУ»

Границы спинтроники и оптики в полупроводниках

Посвящается Е.И. Рашбе

От редакторов

В октябре 2002 года профессор Эммануил Рашба праздновал свое 75-летие. Он не только ровесник технологической революции, которая изменила и продолжает менять жизнь всего человечества данного столетия, но и активный ее участник. Он принадлежит к поколению, которое положило начало физики твердого тела и создало теоретические предпосылки для современного понимания эффектов, процессов и явлений, управляющих работой современной твердотельной электроники. В течение многих лет вклад Рашбы в современную физику, вообще, и почти во все области физики твердого тела, в частности, имел очень большое значение и оказывал огромное влияние.

Не существует физики русской, немецкой, японской, американской и т.д. - Научные парадигмы и идеи, закрепляющие наше понимание окружающего мира, есть результат вклада тысячей людей и многочисленных международных усилий. В нормальных политических условиях физические идеи и физики постоянно перемещаются через географические и политические границы. В бывшем Советском Союзе дело обстояло иначе, и трудности, с которыми приходилось сталкиваться русским евреям при получении образования, и сложные и ограничительные условия, в которых многие годы боролось множество ученых, подробно описаны в воспоминаниях профессора Рашбы (см. Е.И. Рашба, «Оглядываясь назад»). С научной точки зрения основной проблемой были ограничения, накладываемые на доступ к западной научной литературе, и отсутствие контактов с западными учеными. И тем не менее, несколько прямых контактов между восточными и западными учеными были разрешены. Еще 15 лет назад трудно было бы представить профессора Рашбу работающим на Западе, но благодаря этим редким контактам и известности его выдающихся результатов, которые просачивались на Запад через переводные русские научные журналы, он, в настоящее время, продолжает свою весьма успешную карьеру в Соединенных Штатах ( см. статью Г. Ландвера).

Необходимость в крупных научных центрах, занимающихся проблемами физики твердого тела, получила широкое признание и привела к их созданию во многих странах (например, Белловские лаборатории и ОВТ в Соединенных Штатах, Институт Макса Планка в Штутгарте, Германия, и Институт Иоффе в Сант-Петербурге и Ногинский Научный Центр в Черноголовке, СССР). Е.И. Рашба играл уникальную роль в создании научной жизни в Черноголовке и большой группы физиков, занимающихся в этом Центре исследованиями в области физики твердого тела. Краткое описание его деятельности в Черноголовке и его роли как редактора ведущего советского журнала «Письма в ЖЭТФ» можно найти в статье В.Ф. Гантмахера и В.Б. Тимофеева.

Многие фактические и потенциальные применения физики твердого тела основаны на идеях, предложенных 20-30 лет назад. Одну такую проницательную идею разработал профессор Рашба, она была опубликована в 60-ые годы, и эффект этот теперь носит его имя. Эффект Рашбы лег в основу статьи о «спиновых транзисторах», опубликованной ДаНа и Дас спустя более 30 лет. Эта работа была одной из родоначальных статей, приведших к зарождающейся области спинтроники. Таким образом, его самобытная идея, выдвинутая более 40 лет назад, по существу, послужила стимулятором всей области. В настоящее время во всем мире прикладываются большие усилия для изучения физики и явлений, которые позволят разработать устройства, в основе которых лежит манипуляция спиновым и одноэлектронным спиновым режимами для квантовых вычислительных и спиновых запоминающих устройств. В статьях, собранных в этом специальном выпуске, довольно хорошо представлены работы, связанные со спин-эффектами.

Эта специальная подборка статей посвящена самым последним достижениям в «рассекающей дорогу» физике. Они связаны с научной деятельностью профессора Рашбы или явились результатом этой деятельности в области физики твердого тела. Это собрание статей представляет некоторые из многих областей, где его работа имела существенное влияние и которые сегодня наиболее интересны благодаря возможным применениям или потому что они находятся на границах современной науки. Выпуск состоит из пяти разделов - Раздел 2: Спин-орбитальная связь: энергетические спектры и электродипольный спиновый резонанс; Раздел 3: Спиновая инжекция и спин-поляризованный перенос; Раздел 4: Спиновая когерентность и спиновая релаксация; Раздел 5: Спиновые эффекты в квантовых точках; и Раздел 6: Спектроскопия двумерных систем и взаимодействие вещества и света. Во 2-ом разделе описывается величина рашбовского спин-орбитального терма для двумерных электронов и дырок в узкозонных полупроводниках. Приводится также описание влияния спин-орбитальных термов на электро-и магнитодипольные переходы со спин-флипом в сфалеритных полупроводниках. В третьем разделе описываются экспериментальные и теоретические исследования спиновой инжекции электронов из ферромагнитных металлов в полупроводники и немагнитные металлы. Обсуждаются также особенности спин-поляризованного переноса в магнитных сплавах и гетероструктурах в присутствии рашбовского спин-орбитального терма. Четвертый раздел посвящен теоретическим аспектам электронной спиновой когерентности и релаксации в присутствии спин-орбитального расщепления зоны проводимости. В пятом разделе рассматривается влияние кулоновской блокировки на электронную и ядерную спиновую поляризацию в квантовых точках. И наконец, в шестом разделе речь идет об исследовании эффектов, вызванных многочастичными кулоновскими взаимодействиями в двумерных структурах. В этом разделе дается также краткий обзор эффектов, связанных с гигантскими силами осцилляторов, предсказанными Е.И. Рашбой почти 40 лет назад.

Александр Эфрос

Брюс Маккомб

Готтфрид Ландвер

приглашенные редакторы

СПЕЦИАЛЬНЫЙ ВЫПУСК «МЕЖДУНАРОДНОГО ЖУРНАЛА ПО СВЕРХПРОВОДИМОСТИ И МАГНЕТИЗМУ»

Границы спинтроники и оптики в полупроводниках

Посвящается Е.И. Рашбе

От редакторов

Александр Эфрос

Брюс Маккомб

Готтфрид Ландвер

приглашенные редакторы

Некоторые организаторы семинара посоветовали мне написать автобиографический очерк для данного номера. Вначале я не был от этого в восторге. Я не думал, что какие-либо подробности моей биографии будут представлять для кого-то, помимо моей семьи, интерес. Однако позже я понял, что, судя по всему, я последний свидетель (или один из немногих последних свидетелей) взлета и падения Физического общества Киева, столицы Украины, в послевоенные годы. Это сообщество внесло заметный вклад в физику конденсированного вещества, имело хорошие перспективы для дальнейшего развития, но было задушено партийным аппаратом. Огромные капиталовложения, открытие новых институтов и назначение сотни людей не могли компенсировать тот вред, который наносился подавлением тех немногих ведущих ученых, которые уже были или могли появиться в новых поколениях. Искусственная изоляция от международного сообщества была другой, но тесно связанной, стороной той же проблемы. Придерживаясь фактов как можно ближе, я сконцентрировался на событиях, связанных непосредственно с моей профессиональной жизнью, т.к. я знаю все подробности и многие из них все еще помню. Они отражают длительные тенденции и многочисленные зигзаги в жизни нашего общества. Поэтому я считаю, что они могут представлять общий интерес, если исключить подробности и переживания личного характера. Мне хотелось, чтобы те, кто пожелает прочитать это эссе, отделяли местоимение «я», появляющееся в тексте, от меня лично, а все внимание сконцентрировали на эпохе, которую я попытался отразить настолько беспристрастно, насколько это может сделать человек.

Куда пойти учиться?

Мне повезло. Во-первых, нашей семье удалось улететь из Киева на восток в июле 1941 года, через две недели после вторжения фашистов. Все наши родственники, а также все наши соседи и друзья - евреи, которые остались в Киеве, были зверски убиты в течение двух ужасных дней в сентябре 1941 года. Об этом мы узнали весной 1944 года. Во-вторых, я родился в 1927 году (этот год не подлежал призыву на военную службу во время Второй Мировой войны). Те, что были на 2 года старше меня, на долгое время оставили учебу, и только некоторые из них смогли к ней вернуться. Страна потеряла почти 1/6 своего населения, а потери среди молодежи были еще больше. Среди них оказались и два моих двоюродных брата, павшие в сражениях в первые два, наиболее кровавые, годы войны.

Во время эвакуации (так это называлось в то время) наша семья большую часть времени жила в Казани, старинном городе на Волге, в ~ 800 км к востоку от Москвы. Это было ужасно трудное время, особенно первый год. Школу я посещал нерегулярно, но в учебе мне удалось преуспеть. Для меня даже не возникал вопрос, продолжать ли образование в случае, если я останусь в живых. Мне не понятно, откуда это шло. Однако куда идти и что изучать было нелегким вопросом, т.к. мой кругозор ограничивался повседневной жизнью и моим классом в школе.

_________

*) Английский текст опубликован в журнале «Сверхпроводимость: Включение Роман Магнетизм". Перевод на русский язык выполнен Л.И.Вакушиной.

Жизнь научила меня, что гуманитарные науки как профессия для меня абсолютно не приемлемы. Любая дисциплина, основные положения которой могли измениться за один день из-за статьи на первой странице центральной газеты, не может лечь в основу профессиональной работы. История и литература должны быть только для удовольствия. Мне же нужно было нечто, как можно более далекое от политики, некая область, где
профессиональные знания являются определяющим фактором. Мой отец, Иосиф Рашба, был адвокатом и образованным гуманитарием. Среди своих коллег его называли «совестью Коллегии адвокатов Киева». Свой выбор профессии он считал трагической ошибкой, а мне говорил, чтобы я выбрал нечто «реальное», типа медицины или инженерного дела, т.е. такую профессию, где «они не могли бы заменить тебя не только кем-то с 2-недельным или 2-месячным образованием, но даже и тем, у кого 6-месячное образование». Я также видел, что к инженерам, пришедшим с заводов, и медицинским работникам, пришедшим из больниц, требования были значительно ниже, чем к нашей семье, поступившей, образно говоря, с улицы.
В Казани я посещал одну из лучших школ. И тем не менее я не помню ни одного журнала или какого-нибудь иного источника знаний помимо стандартных учебников. Однако в каждом разделе математики был превосходный сборник задач. Наряду с обычными задачами в этих сборниках были задачи повышенной сложности, отмеченные, как правило, звездочками. Некоторые ребята из нашего класса занялись их решением, и в результате мы сильно увлеклись математикой. Мы решали задачи на других уроках, это превратилось в эпидемию. Однажды один из приятелей рассказал мне о сложной геометрической задаче: «Даже Чеботарев споткнулся на ней». Я спросил, кто такой Чеботарев, на что мальчик изумленно ответил: «! Он самый выдающийся математик в Казани» Этот случай продемонстрировал мне, что местные ребята имели знакомства и интересы за пределами школы, тогда как я полностью ограничил себя рамками собственного класса. Через два года мне посчастливилось познакомиться с Чеботаревым, но об этом я расскажу ниже. Страстное увлечение математикой привело к тому, что я подумывал пойти учиться на физмат, факультет физики и математики местного Университета. Но я не имел никакого представления о том, что буду делать после окончания физмата, и это меня волновало.

И наконец я решил сохранить равновесие между реальностью и мечтой. Я подал документы в Казанский авиационный институт (КАИ) и сразу же был принят, поскольку закончил школу с «Золотой медалью», т.е. на все пятерки (наивысшая оценка), а значит, не нужны были вступительные экзамены.

Авиационный институт

КАИ был большим техническим институтом с довольно приличным образованием даже в условиях военного времени. Когда я поступил, в нем было два факультета - самолето-и моторостроения, а на следующий год планировалось открыть факультет ракетостроения. Чувствовалось, что война близится к концу. Среди преподавателей и особенно студентов были такие, которых уже демобилизовали, в основном из-за серьезных ранений.

Для меня открылся новый мир. Обучение всем основным наукам велось на очень хорошем уровне. Лекции по математике, физике и теоретической механике подкреплялись практическим решением задач, лекции по химии - лабораторными опытами, а в начертательную геометрию входили увлекательные задачи на пересечение сфер, конусов и цилиндров в пространстве. Даже лекции по технологии металлов звучали для меня как приложение химии и физики к металлургии. Я был абсолютно счастлив и пытался впитывать как можно больше знаний. Все казалось легким и увлекательным!

Но постепенно стали возникать некоторые проблемы. Будучи первым в естественных науках, я не мог преуспеть в литейном производстве, которое служило нам в качестве лабораторных работ по технологии металлов. Те же студенты, у кого были проблемы в науках, здесь чувствовали себя в своей стихии. У меня появилась возможность сравнить свои способности в науке и технике, а я знал, что начиная с третьего года обучения, в программе значительно сокращается время на естественные науки и предпочтение отдается техническим и прикладным. Как я справлюсь со всем этим? Подобные проблемы были связаны и с черчением. Мы должны были перерисовывать тушью из Н U ТТЕ * различные детали довольно сложной формы. Основная задача заключалась в вычерчивании плавных кривых. Я тратил на черчение больше времени, чем на все остальные предметы вместе взятые, но с трудом удерживался на уровне четверочника. Я пришел в отчаяние: «Если такое сложное вычерчивание гаек и есть важная часть будущей работы, то для меня это не годится». Тем временем со мной приватно переговорили два моих преподавателя по естественным наукам: «Что ты здесь делаешь? Тебе нужно перейти на физмат ».

Я решил поступить на физмат в качестве экстерна **. Мне дали университетские программы, и по вечерам я занимался математикой. Без посещения лекций это было не так просто, как в КАИ, но трудных проблем не возникало. Чтобы проверить, удовлетворяю ли я всем их требованиям, я сдал первый экзамен по аналитической геометрии и получил 5. Я не надеялся до осени рассчитаться со всеми экзаменами и решил пожертвовать годом, чтобы поступить на физмат как первокурсник. В приемной комиссии меня заверили, что с моей «Золотой медалью» у меня не будет никаких проблем. Забрав документы из КАИ, я отнес их в Университет, где мне сказали прийти за студенческим билетом в последний день каникул.

Казанский университет

Когда я пришел за студенческим билетом, председатель приемной комиссии смешался и посоветовал мне пройти в деканат физмата. В деканате находилось несколько профессоров, обсуждавших мое дело, они мне и пояснили, в чем проблема. Ректор Университета считал, что поскольку каждый успевающий студент получает небольшую стипендию и никто не имеет права получать ее дважды за один и тот же год обучения, то он не хочет принять меня как первокурсника, а предлагает принять на второй курс, но при условии, что я сдам все экзамены по математике за те несколько часов, что остались до конца приема. Присутствующие профессора поинтересовались, готов ли я сдать все эти экзамены. Я пояснил, что прошел все учебники, но прямо сейчас сдавать экзамены не готов. Тогда один из них, который, без сомнения, пользовался наибольшим авторитетом, сказал: «Я схожу к нему и договорюсь о разумных условиях». Было очевидно, что перспектива встречи с ректором не доставляет ему удовольствия. Этим человеком был Николай Г. Чеботарев, известный алгебраист и единственный Член Академии на факультете. Через 20 минут он вернулся, сказав, что ректор остался непреклонным: только сегодня и только до конца приема документов. Чеботарев продолжил: «Обойдемся без расплывчатого формализма. Мы не должны отказывать юноше в поступлении в Университет ». Профессор задал мне несколько вопросов по математике, я ответил. Чеботарев принял решение: «Вы прошли предварительную проверку и по всем предметам получили 4. Вы будете приняты. Однако Вам нужно обязательно пересдать экзамены, чтобы получить 5. Зачетку Вы получите только после того, как сдадите все экзамены на 5 »..

* Н U ТТЕ громоздкий сборник чертежей стандартных механических деталей. Переведен был в Германии и использовался в Советском Союзе для проектирования и обучения.

** Экстерн юридически был связан с Университетом и имел право сдавать экзамены и получать зачеты без посещения лекций.

Взяв лист бумаги, он написал на нем «Протокол сдачи экзаменов» и в графе «алгебра» поставил 4, передал его следующему профессору, который в графе «Исчисление» тоже поставил 4, а затем вместе со мной через весь город пошел на квартиру к профессору Лаптеву, чтобы тот расписался в графе «Аналитическая геометрия». Лаптев знал меня, т.к. именно ему я сдавал свой первый экзамен по геометрии. После этого они отдали мне протокол, и я отнес его в деканат.

Я был принят. Чеботарев спас меня. И он преподал мне урок моральной и профессиональной ответственности, который я запомнил на всю жизнь. Я сдавал экзамены по одному через каждые две недели, последним экзаменом была алгебра, и я сдавал ее Чеботареву. Всю программу я завершил вовремя.

Этот первый послевоенный год был лучшим в моей жизни. Окружающие меня люди надеялись, что все изменится к лучшему, сохранятся политические союзы военного времени, а политическая система в нашей стране либерализуется. Лекции по математике и астрономии были увлекательными. Лекции Александра Нордена по дифференциальной геометрии, а особенно его факультатив по Римановой геометрии, захватывали воображение. Казанский университет - один из старейших русских университетов, и в то время он уже славился достижениями в области математики, химии и биохимии. На физмате сохранилась уникальная академическая атмосфера - доброжелательная и демократическая. Сохранилась и традиция проведения новогодних балов для профессоров, сотрудников и студентов Университета. В конце декабря 1945 года был дан первый послевоенный бал. Подавали еду и напитки (алкоголь, разбавленный водой), была музыка и танцы. После военного мрачного времени мне казалось, что это сказка.

То, что я поступил на физическое отделение физмата, могло бы стать своего рода проблемой, т.к. вскоре оказалось, что в то время в Казани физикой активно не занимались. Я узнал, что Евгений К. Завойский, сделавший замечательное открытие (ЭПР), ушел из Университета, т.к., якобы, у него были трения с ректором. Он переехал в Москву, в Курчатовский институт. В последующие годы Казань стала центром по исследованиям в области радиоспектроскопии, но это уже не имело ко мне никакого отношения, т.к. на следующий год мы вернулись в Киев.

Киевский университет

В соответствии с современными тенденциями физмат в Киеве был разделен на два факультета: физический факультет (физфак) и механико-математический (мехмат). Я подал документы на физфак и из-за расхождений в программах должен был сдать один экзамен, по оптике. Это было просто. Постепенно я начал осознавать, что на этих двух факультетах царила разная атмосфера. А происходило это оттого, что деканы этих факультетов сильно отличались друг от друга. Деканом физфака был закоренелый партократ Шишловский, а деканом мехмата - Николай Н.Боголюбов, великий математик, проявлявший повышенный интерес к механике и теоретической физике. Студенты и друзья обожали его и за глаза называли Бобиком. Однако и на физфаке были интересные лекции по теоретической физике. Их читали Александр С. Давыдов и Соломон И. Пекар, а практические занятия вел Кирилл Б. Толпыго. Эти профессора сыграли впоследствии важную роль в моей профессиональной жизни. Но лекции по математике были в общем-то слабенькими. Чтобы компенсировать этот недостаток, я посещал некоторые лекции на мехмате. Из них я запомнил курс «Вариационные исчисления» Боголюбова и курс «Функциональный анализ» Марка Г. Крейна. Это был выдающийся математик, и хотя он жил в Одессе, на студенческие каникулы или когда у него было свободное время, он приезжал в Киев и читал лекции. Крейн был великолепным преподавателем. Находясь в Киеве, он, бывало, давал три лекции подряд (4,5 час), при этом никто не уставал и внимание не ослабевало. В его отсутствие курс продолжал Симон И. Зуховицкий.

В то время Киев становился важным центром теории конденсированного вещества. В 1946 г. Пекар развил теорию поляронов и предложил термин «полярон» [1] *. Это был яркий молодой теоретик, которому присудили степень Доктора наук в возрасте 24 лет за его кандидатскую диссертацию. В 1947 г. Боголюбов разработал свою знаменитую теорию неидеального Бозе-газа [2]. В 1948 году Давыдов предложил теорию экситонных мультиплетов (Давыдовское расщепление) [3], которая объясняла сильно поляризованные полосы, открытые Прихотько [4]. Толпыго разработал микроскопическую теорию поляритонов решетки (этот термин появился позднее) [5]. Я решил пойти в аспирантуру и заниматься именно этими проблемами. Но на физфаке в то время не было теоретической группы. Я присоединился к группе электроники, которую вел Наум Д. Моргулис, и стал посещать его поучительные лекции. Однако моя научная работа, которую я вел под руководством Давыдова и Пекара, относилась к теоретической физике. Однажды меня пригласил Боголюбов и предложил присоединиться к его группе, которую он рекламировал как «Бозе-жидкостную лавку, магазин торговой бозе жидкость ». Но поскольку у меня уже были два руководителя, к тому же, ходили слухи об отъезде Боголюбова в Москву, я не решился на этот шаг.

За внешне активной и, казалось бы, безопасной студенческой жизнью разрастался мрачный фон, звучащий как предостережение будущему. Не воплотились розовые мечты первого послевоенного года. Стали напряженными международные отношения. С 1946 года в стране возросло политическое и идеологическое давление. Среди первых жертв оказались выдающиеся композиторы (Прокофьев и Шостакович) и писатели (Ахматова и др.). В 1948 году Лысенко со своими соратниками провозгласили генетику лженаукой. Государственные органы и идеологический аппарат партии активно вмешивались в науку, включая физику (теорию относительности и квантовую механику), квантовую химию, кибернетику, физиологию и др. Начала процветать настоящая лженаука: Лепешинская «открыла» спонтанную генерацию жизни. Поскольку она вступила в партию еще до Революции и считалась «старой большевичкой», «открытие» это не оспаривалось. Многие профессионалы были в опасности. Сильно возросли тюремные сроки за любое нарушение «закона», а формулировки таких нарушений становились весьма расплывчатыми. Число людей в трудовых лагерях удерживалось на уровне ~ 10 млн - эта цифра задавалась потребностью в дешевой рабочей силе.

Ужесточались репрессии по отношению к национальным меньшинствам. Просочилась информация о тайной депортации некоторых этнических групп с Кавказа, Крыма и Нижней Волги, а также из Балтийских Республик и Западной Украины. Один из многообещающих лозунгов Революции «Дружба народов» превратился в прямо противоположный. И не удивительно, что возросло давление на евреев. В 1948 году в Москве арестовали группу еврейских писателей и актеров Еврейского театра. Во время командировки в Минск при загадочных обстоятельствах умер всемирно известный актер и режиссер Соломон Михоэлс (позднее стало известно, что он был убит по распоряжению КГБ). Симптоматично, что перед отъездом в Минск Михоэлс позвонил своему другу,

Трудно переоценить влияние статьи Пекара: каждый день публикуется какая-нибудь работа, где термин «полярон» можно встретить в заголовке или аннотации

известному физику Петру Л. Капице, и попрощался с ним *.
Никто не знал, как все эти события могли сказаться на моей профессиональной жизни. Поскольку на физфаке у меня была хорошая репутация и крепкая поддержка ряда профессоров, считалось, что мой выпуск пройдет гладко и меня зачислят в аспирантуру.
Никто не понимал реального положения дел, а судьба меня выбрала в качестве «пробного образца», который должен был испытать все виды потрясений и ударов, чтобы узнать новые неписаные законы жизни.

Окончание Университета

Как-то весной 1949 года со мной связался профессор Зуховицкий. Я посещал его лекции на мехмате, и он меня помнил. У него была тяжелая судьба, научившая его осторожности. Его призвали в армию в самом начале войны, а уже в начале осени его часть попала в окружение вблизи Киева. Будучи евреем, он обречен был находиться на оккупированной территории. Однако Юрий Д. Соколов, директор Астрономической обсерватории в Киеве, и его жена прятали Зуховицкого во время оккупации, и тот остался жив. Он был другом Боголюбова, говорил от его имени и абсолютно искренне. С его точки зрения у теоретиков не было никакой возможности принять меня в аспирантуру и Боголюбов - единственный человек, который может и хочет это сделать. Деликатная задача заключалась в том, чтобы донести эту мысль до Пекара и не обидеть его, но Зуховицкий предложил в этом вопросе свои услуги. Без сомнения, я согласился. И наконец, Боголюбов и теоретики договорились объединить усилия и принять меня, когда это будет возможно, в Институт физики Академии наук (ИФАН) или в Институт математики той же академии (ИМАН), или в Университет.

Поскольку образование было бесплатным и все студенты получали небольшие стипендии, то существовал закон, по которому судьба каждого студента на последующие 3 года после окончания решалась специальной комиссией Университета. Комиссия направляла студентов то ли в аспирантуру, то ли на работу, согласно полученной специальности, на завод, в институт и т.п. Такая процедура называлась «Распределением». Она была частью Всесоюзной программы и имела решающее значение для будущего студента. Ученый совет физического факультета рекомендовал меня в аспирантуру, ИФАН сделал на меня запрос, который 20 апреля 1949 года я отнес в Университет. Согласно стандартной процедуре такие запросы рассматривались в первую очередь и комиссия должна была такую просьбу удовлетворить.

Опасаясь возможных осложнений, Боголюбов связался с Министром высшего образования Украины и некоторыми официальными лицами Университета. Его заверили, что комиссия будет лояльна ко мне и удовлетворит просьбу ИФАН. Однако когда 3 мая мы пришли на «Распределение», я получил направление в Министерство кораблестроения. Решение обсуждению не подлежало. Председатель комиссии, проректор Шестаков, сказал, что никакого запроса из ИФАН у него нет. Без всяких колебаний я отказался от направления, поскольку оно не соответствовало моей специальности.

* Я узнал об этом от Андрея С. Боровика-Романова, заместителя Капицы, который стал его преемником на должности директора института и редактора ЖЭТФ.

В Университете это был единственный случай отказа, а результатом стало то, что в университетской газете была напечатана статья, повествующая о том, что я вообще не хочу работать, а хочу лишь наслаждаться красотами Киева. Решение комиссии осталось неизменным, и вскоре Министерство направило меня на завод в город Таганрог.

Следующей ступенью стали Государственные экзамены (по физике, марксизму-ленинизму) и защита диплома. Результаты экзамена по физике, на котором Боголюбов был председателем, а Вадим Е. Лашкарев - экзаменатором, были для нашей группы неблагоприятными: всего две 5, две 4, а в основном 3 и даже несколько 2 (неудовлетворительно). Я получил пятерку, и экзаменационная комиссия выдала мне выписку из протокола (Приложение 1). При существующих напряженных отношениях я боялся сдавать экзамен по марксизму. Однако он прошел гладко, и я получил 5. На защите диплома Боголюбов был занят в основном чтением моей работы, в основу которой лег последний вариант квантовой теории поляронов, разработанный Пекаром, и задал мне ряд вопросов. Он впервые узнал о нем. Боголюбова интересовала теория поляронов как модель теории поля, и он говорил, что математическая обработка придаст еще большего блеска этому «бриллианту». Последовавшие дискуссии между Боголюбовым и Пекаром привели к развитию новой теории Пекара и теории Боголюбова-Тябликова. Но решением комиссии, выдавшей мне направление на завод, я остался в стороне от дальнейших разработок.
Располагая результатами госэкзаменов, теоретики попытались убедить университетское руководство изменить мое направление, но все было тщетно. Тогда я полетел к Боголюбову, который в то время был в Москве и жил в центре города в гостинице «Москва». Он решил отправиться во Всесоюзное Министерство Высшего Образования и поговорить с Министром Кафтановым, которого знал лично. Министерство находилось всего в двух кварталах от гостиницы, я остался возле нее. Через час он вернулся, но был сильно смущен и расстроен: Кафтанов не имел права менять назначение. Единственным в стране человеком, кто мог это делать, был находящийся в Министерстве представитель ЦК (Центрального Комитета Партии) товарищ Васильев. Когда Боголюбов разъяснил ему суть дела, Васильев резко спросил: «? По какому принципу, профессор, вы подбираете студентов» Боголюбов вынужден был уйти. Он был в замешательстве: оказалось, не только Пекар, но и он, Боголюбов, не могут уладить мою проблему. Со словами «Надеюсь, меня не повесят» Боголюбов написал коротенькое письмо директору завода, в котором обращался к нему с просьбой о моем освобождении, т.к. на его взгляд, я с моей специальностью навряд ли был бы им полезен (Приложение II ). В случае, если бы мне повезло, он взял бы меня в ИФАН или ИМАН.
В то время все считали, что мой провал на «Распределении» объяснялся исключительно тем фактом, что я еврей. Впоследствии я понял, что существовало и другое объяснение. В конце 40-х годов партократы (многие из них были бывшими посредственными студентами и комсомольскими активистами) стали интенсивно пополнять ряды ректоров, директоров, академиков и т.п. Они ненавидели и презирали профессиональных ученых и подбирали аспирантов по своему подобию. Впоследствии я определил это явление как «научный кампучизм» (становление ученых красных кхмеров). Ниже я остановлюсь на этом вопросе. Мне кажется, что проректор сделал то, что действительно хотел сделать, а тот факт, что я был евреем, дал ему «законное право» (согласно неписаному закону, который всегда был выше писаного) дискриминировать меня. Если бы я был русским или еще лучше украинцем, Шестакову пришлось бы быть более осторожным. Из нашей группы в Университете остались только посредственные студенты. Один из них продвинулся по службе и стал ректором Университета в Ужгороде (Западная Украина). Местные жители рассказывали мне, что из-за какой-то криминальной истории ему в конце концов пришлось оставить свой пост.

Молодой специалист

Согласно своему назначению я прибыл на завод в Таганроге 1 августа 1949 года. Это был исторически известный город на Азовском море, где умер император Александр 1 и родился прославленный русский писатель и драматург Чехов. Удивительно, но в 1949 году это был уже индустриальный центр с несколькими большими заводами. Завод, на который меня направили, был новым, его строительство началось за городом совсем недавно и состояло всего лишь из нескольких бараков. Меня направили к начальнику конструкторского бюро Боговарову. В отличие от бюрократов, сидящих в столицах, Боговаров был инженер-практик, и он хотел понять, смогу ли я быть полезным для них. К своему разочарованию он очень скоро понял, что я ничего не могу из того, что им действительно нужно, и что все мои знания для них бесполезны. На заводе не предполагались новые проекты, а занимались лишь выпуском деталей для радаров и сонаров, спроектированных в Московском исследовательском институте № 10.

Он наблюдал за мной с дружеской симпатией и понял то, что до меня еще не доходило. Мое появление там было двойной ловушкой: для меня и для них. Он бы с радостью отпустил меня, однако не имел на это законного права. Я был прислан к ним Министерством, и только Министерство могло изменить это решение. Если бы мне разрешили уйти, это было бы незаконно, и тогда они понесли бы наказание, так как я относился к категории «молодой специалист», а эта категория контролировалась непосредственно Министерством. Меня бы наказали еще больше: во всей стране никто не имел бы права принять меня на работу. Когда я показал ему письмо Боголюбова, он горько улыбнулся. В то время мы оба еще не знали, что в стране уже действует секретное предписание от 20 мая 1948 года о лишении свободы молодых специалистов за нарушение «Распределения».

По заводу расползлась интригующая новость, что в качестве нового инженера прислали физика. На меня приходили посмотреть. Один парень, инженер Ветров, внимательно наблюдал за мной во время работы и в столовой. И наконец, я не выдержал и спросил, что его так заинтересовало во мне. Он изумленно ответил: «У нас в Таганроге уже есть один физик, на авиационном заводе, но его сопровождает вооруженная охрана». Ветров был крайне удивлен, что меня никто не охраняет. Он сказал, что физика зовут Юрий Борисович Румер. Я уже слышал о нем, а позднее узнал больше. Румер был одним из молодых теоретиков, другом Ландау, в 20-ые годы его послали заграницу изучать современную физику. Мне кажется, он работал у Германа Вейля в Германии и после возвращения в Советский Союз опубликовал книгу по теории спиноров. В 1938 году, во время Большого Террора, его арестовали, и он почти 10 лет провел в тюрьмах. Румер выжил потому, что большую часть времени проводил в тюремном конструкторском бюро, по всей видимости вместе с известным конструктором самолетов Андреем Н.Туполевым и легендарным Генеральным конструктором космических ракет (спутников) Сергеем П. Королевым. Это конструкторское бюро послужило прототипом романа Александра Солженицына «Первый круг». В 1949 году Румер жил в небольшом поселке Енисейск в Сибири, преподавал в местном Педагогическом институте (колледж для учителей начальных классов) и публиковал в ЖЭТФ'е статьи по 5-мерной относительности. На следующий год Сергей И. Вавилов, Президент Академии Наук, добился разрешения на переезд Румера в Новосибирск. Такое сравнение с ним мне льстило, но не вдохновляло.

В то время в русском переводе были только две книги по квантовой теории полей, и Боголюбов сказал, чтобы я изучил их. У меня был собственный экземпляр книги Вентцеля, и днем я занимался по ней, а вечерами ездил в город в центральную библиотеку, где была книга Гайтлера. За два месяца я закончил эту программу. Тем временем на завод прибыли новые молодые специалисты. Большинство из них были инженерами по радиолокации, окончившими разные технические университеты СССР. Они сами выбрали этот завод и пылали желанием начать работу. Однако на заводе почти год их нечем было занять, и к активной работе они приступили только на следующий год. Многие из них остались в этой системе на всю жизнь, а некоторые стали директорами и главными инженерами заводов. В то время мы жили в переполненной комнате молодых специалистов и все дни обычно проводили в беседах. Среди вновь прибывших была молодая пара, греки по происхождению. Им даже не разрешали пересекать ворота завода. В 1948 году Маршал Тито, правитель Югославии, переметнулся на другую сторону и в результате гражданской войны Греция была потеряна для Сталина. Все, кто по происхождению были греками и чьи предки поколениями жили в России, попали под подозрение, особенно те, чьим местом проживания был район Черного моря. Это было еще одним доказательством того, какая пропасть лежала между декларациями «Дружбы народов» и «равных прав» этнических групп и нарушением этих прав в повседневной жизни.

Поскольку личное письмо Боголюбова директору завода не сработало, я решил раздобыть для Министерства официальное письмо из Института математики. В начале ноября 1949 года я поехал на пару дней в Киев, где встретился с Ученым секретарем ИМАН Сергеем Авраменко и Иосифом Б. Погребысским (этот ученый знал о заинтересованности Боголюбова в моей судьбе). Они вывели меня в коридор для приватной беседы. С июля ситуация сильно обострилась. Даже если Министерство даст разрешение, у них нет уверенности, что они смогут принять меня на какую-либо должность. Поэтому они могут написать такое письмо, но только по джентльменскому соглашению, т.е. в наихудшем случае я не буду иметь к ним никаких претензий. Я пообещал и получил от них письмо. Вскоре их обоих уволили.

Время от времени администрация завода пыталась придумать для меня работу, а я старался выполнить ее наилучшим образом. Эти успехи были настолько незначительными, что даже смешно о них говорить. Я расскажу вам о двух случаях, потому что они явно повлияли на мою судьбу. Как-то мне поручили проверить обратный ток кинематической цепи. Я должен был найти в таблицах и ввести до 20 чисел. Поскольку у нас было много свободного времени, мы с приятелями решили понять, как работает схема. Согласно основному блоку это был имитатор эффекта Допплера для тренажера сонара. Однако конденсатор, определяющий собственную частоту цепи, управлялся расстоянием между кораблем и подводной лодкой, а не их взаимной скоростью. Я доложил ОБ ЭТОМ своему руководител Ю , а тот - главному конструктору завода Нецветаю. Нецветай собрал совещание. Мне пришлось пояснить, почему утверждение, что частота растет со сближением двух объектов, не означает, что она возрастает, когда эти объекты находятся в состоянии покоя на более близком расстоянии. Они поняли вопрос. Нецветая объяснение убедило, и он позвонил в Институт № 10, где делался проект, чтобы обсудить данную проблему. Ему ответили, что он должен полагаться на разработки Института, а не на слова самоуверенного инженера, введшего его в заблуждение. Никакие изменения в проект внесены не были. Однако Нецветай запомнил этот случай и стал относится ко мне с симпатией и уважением.

В следующий раз меня обязали рассчитать форму системы деревянных шаблонов для изготовления металлического параболического зеркала. Кто-то уже видел такую систему в Институте № 10. Она выглядела как «страусиный хвост» - ряд шаблонов различной длины и формы исходил из одной точки. Система эта была настолько уникальна, что Институт поделился с заводом лишь центральным шаблоном и предоставил один экземпляр зеркала в качестве образца. Предполагалось, что расчеты займут несколько месяцев. Я вернулся через 30 мин и предложил, чтобы все шаблоны были одинаковыми и устанавливались параллельно друг другу вместо того, чтобы образовывать пучок. Единственное, что нужно было, это изготовить достаточное количество экземпляров с уже имеющегося шаблона и изготовить направляющую, используя тот же шаблон.

В своих расчетах я исходил из приводимого в учебнике уравнения для параболоида г = х ² + у ² , но никто не хотел даже слышать мои доводы. Никто не сомневался в моей честности, но считали, что я ошибаюсь, и хотели это мне доказать. С этой целью из секретной комнаты в коридор, куда мне разрешили войти, вынесли зеркало. Там же стоял солдат с ружьем. Кто-то перемещал шаблон, как я предложил, и все были просто поражены. Я не ожидал, что в Институте № 10 смогли изготовить хорошее зеркало варварскими методами. А инженеры не могли понять, как человек, который никогда не был в Институте № 10, что-то знает о параболических зеркалах и, исходя из абсолютно непостижимых аргументов, смог предложить простой способ их изготовления. И наконец, все были счастливы, т.к. работники завода не любили институтских начальников за их высокомерие и те плохие советы, которые давались во многих случаях. Заместитель Нецветая, принимавший участие в этом эксперименте, сказал одному из моих приятелей: «Мы калечим здесь очень хорошего парня».

Эти и другие случаи убедили меня, что мой образ мышления сильно отличается от того, к. какому привыкли инженеры. Они знали, как работают системы, не понимая при этом, почему они работают. Мне же нужно было понять, почему работают системы, но иногда весь путь познания был слишком долгим, чтобы дойти до конца. Инженерам нужны были готовые рецепты. Иногда я мог им помочь, но я не старался подменить их. Я принял правильное решение, уйдя из Авиационного института.

В начале лета 1950 года мне сказали, что Министерство дало согласие на мой уход с завода. Я не знаю, что послужило причиной такого решения. Хочется верить, что в этом помогли мне работники завода, руководствующиеся своей совестью.

Спустя год после окончания

Когда я вернулся в Киев, возобновились переговоры относительно моего будущего . В Институте математики уже происходили зловещие события. Кроме того, Боголюбов большую часть времени проводил в Москве (фактически это был «Арзамас» или точнее небольшой городок Саров, где он участвовал в проекте создания водородной бомбы). Поэтому решено было попытаться попасть в Институт физики. Там было 10 вакантных мест для аспирантов, многие в Институте меня помнили студентом последнего курса, к тому же заместителем директора был Давыдов. Боголюбов обещал свою поддержку. На вступительных экзаменах я получил 5 по физике, 5 за реферат по физике и 5 за украинский диктант. Проблемы начались на экзамене по истории партии, который проходил в Малом конференц-зале Академии, полном молодежи из разных институтов. Обычно на экзамен каждого уходило 3-5 мин. Меня же опрашивали в течение 40 мин, вопросы задавал Шлепаков, декан факультета марксистской философии. Я почти наизусть знал наше «священное писание» «Краткий курс истории партии», и после всех попыток Шлепакова завалить меня получил 4. Когда я спустился со сцены, студенты поинтересовались: «Почему он тебя так спрашивал? Ты, что, идешь на его факультет? »Экзамен по иностранному языку (немецкому) принимала Экзаменационная комиссия, возглавляемая начальником отдела кадров Академии Консевичем, и я тоже получил 4.

Таким образом я заработал 5 +5 +5 +4 +4, и моим единственным соперником на те 10 вакантных мест был чудак, представивший реферат под названием «Антиэйнштейновская относительность» и получивший 3 за физику и 2 за реферат. Однако окончательный результат по-прежнему был неясен. За пару дней до заседания Президиума Академии наук, на котором, как полагалось, будет решаться этот вопрос, я позвонил Боголюбову. Он мне сказал: «Ты не прошел там». Я спросил: «? В ЦК». На минуту повисла пауза. Я не должен был задавать такой вопрос по телефону! ЦК, Центральный Комитет Коммунистической Партии Украины, был верховной властью в стране. Академия обращалась в Научный отдел ЦК Украины за утверждением каждой кандидатуры аспиранта. Для меня это были плохие новости.

Профессора по-прежнему пытались что-то сделать. Боголюбов написал письмо Президенту Академии Александру В. Палладину с просьбой вмешаться. Давыдов пообещал прийти на заседание Президиума и поддержать меня. На случай провала Пекар познакомил меня с Абрамом Ф. Иоффе, который был председателем Всесоюзной конференции по полупроводникам, проходившей в те дни в Киеве. Он надеялся, что Иоффе сможет принять меня в свой Институт, находящийся в Ленинграде. Кроме того, моя двоюродная сестра Елена Рашба, проработавшая с Палладиным 15 лет (с перерывом на службу в армии во время войны), написала личное письмо Палладину с просьбой обратить внимание на мое дело. Она мне сказала: «все эти годы я никогда его ни о чем не просила. Надеюсь, он поможет ».

Накануне заседания Президиума поздно вечером в комнату, где я жил с отцом, явился милиционер. Кто-то донес, что там находится незаконный жилец. Оказывается, когда я приехал в Таганрог, местная милиция тут же оповестила об этом милицию Киева, и те аннулировали мою прописку. И потеряв свой легальный статус, я стал субъектом ДЛЯ высылки. К счастью, у меня с собой все еще был экзаменационный лист. Милиционер, вероятно, не мог себе представить, что с такими оценками могут не принять. Он пожелал мне удачи и ушел.

Когда Давыдов пошел на заседание Президиума, я проводил его и остался на улице. Он убеждал меня уйти домой. «Они никак не смогут отказать вам. Вы единственный реальный кандидат на 10 вакантных мест ». Через полтора часа он вышел в полном замешательстве. «Они таким образом отклонили вашу кандидатуру, что я даже не успел вмешаться. В самом начале они все наши вакантные места переадресовали в Харьков, якобы, из-за отсутствия желающих, а в конце они отклонили вашу кандидатуру из-за отсутствия мест ». Я задал только один вопрос, вмешался ли Палладин, и в ответ услышал: «Нет».

Президиум Академии собирался лишь с одной целью: утвердить «совет», данный инструктором ЦК. Палладин был выдающимся ученым. Его отец был физиологом и до революции членом Санкт-Петербургской Академии Наук. В Институте биохимии, которым руководил Палладин, царила профессиональная и дружелюбная атмосфера. Палладин не был антисемитом: жена его была еврейкой, а дочь - полуеврейкой. Но он вел себя весьма осторожно, чтобы не раздражать работников ЦК, т.к. знал, что именно ЦК выдвигает кандидатуры на пост Президента (фактически и выбирает их). Благодаря этому ему удалось задержаться на этом месте еще 12 лет. Давыдов, который пришел поддержать меня и несомненно желал мне успеха, не осмелился сказать, что у них уже была своя кандидатура, и поэтому он чувствовал себя неудобно, когда вышел из Президиума.

Это был тупик. Я был без работы и без прописки. А без нее я не мог никуда устроиться. Прописку давали в милиции, исходя из весьма строгих и в то же время расплывчатых правил. К счастью, у нашего приятеля доктора был пациент, работающий в милиции. Он пообещал благосклонно отнестись к моему вопросу. Мне СКА З Али прийти, проверили мои документы, и, поскольку они были в порядке, моя прописка была восстановлена.

Для меня начались поиски работы. Когда Пекар обратился к директору ИФАН с просьбой принять меня на работу в теоротдел, тот ответил, что у него нет свободных мест. Аналогичный ответ от директора ИМАН получил и Боголюбов, обратившийся с просьбой принять меня на работу хотя бы с неполным рабочим днем. Многие знакомые искали для меня место преподавателя физики и математики в многочисленных технических институтах Киева. Но все было тщетно. Меня не взяли даже на место корректора в издательство «Советская Школа», где крайне нуждались в таком работнике.

Как-то я встретил на улице Зуховицкого, прогуливающегося с неизвестным мне человеком. Зуховицкий поинтересовался, нашел ли я работу, на что я ответил отрицательно. Стоявший рядом мужчина вмешался: «Мне нужен инженер-расчетчик. Но это не подходящая для вас работа. Она заключается лишь в численных расчетах ». Я ответил, что у меня нет выбора и я приму любое предложение. Этим мужчиной оказался Лев И. Дятловицкий, старший научный сотрудник Института гидрологии и гидравлической техники Академии наук, у которого были контракты на расчет деформаций плотин. В то время Сталин был одержим идеей строительства плотин и гидростанций на реках страны. Поэтому и велись интенсивные расчеты. Меня приняли в качестве временного работника. По советским законам любой, проработавший временно более двух месяцев, автоматически зачислялся в штат. Во избежание этого положения мне два месяца платили по полторы ставки, а на третий месяц не давали ничего, что означало перерыв в работе.

Я влился в группу расчетчиков. Через два месяца были получены предварительные результаты, которые оказались катастрофическими. Напряжения от веса бетонной плотины, которая должна была перекрыть реку Днепр, были непредвиденно большими, а их распределение казалось бессмысленным. Более того, напряжения в довольно плоской земляной насыпной плотине через небольшую речку Молочная были еще больше. Все это было неприемлемо. Напряжения определялись по стандартным уравнениям теории упругости, ошибки в расчетах исключались. Ситуация была катастрофической, работников Института могли обвинить во «вредительстве», саботировании Великих проектов Коммунизма. Дятловицкий принес разные учебные пособия и статьи по напряжениям в дамбах с точными расчетами для простых моделей, и мы их тщательно изучили. Все расчеты велись по обычной стандартной схеме, но у меня появилась некая мысль. Напряжения в бесконечном клине от собственного веса дивергируют, когда угол в его вершине стремится к N, вместо того чтобы приближаться к напряжению в бесконечном полупространстве. Я понял, ( я ) что стандартный метод соответствует нефизическому режиму, когда упругое тело строится в отсутствие силы тяжести и становится объектом силы тяжести только после своей установки, и ( II ) что расхождение в результатах для такой нефизической модели и для реальности огромное, особенно применительно к плоским плотинам. Вывод заключался в том, что гравитационные напряжения зависят в основном от того порядка, в котором строится плотина, поскольку вес нижних слоев не должен оказывать влияния на напряжения в верхних слоях. Поэтому расчеты следует обрабатывать поэтапно, слой за слоем, четко придерживаясь модели наращиваемой плотины. Это была новая концепция, и мы смогли написать разумный доклад, поясняющий, почему стандартный метод неприемлем для наращивания упругих тел, и представили новый метод.

Вскоре после этого парторг Института сообщил в Отдел кадров Академии наук о том, что я уже несколько месяцев работаю у них, а это, на его взгляд, не годится. Консевич, начальник Отдела кадров Академии, позвонил в Институт и приказал меня уволить. Однако директор Института Георгий И. Сухомел, который был осведомлен о моем участии в решении спорной проблемы, связанной с напряжениями в плотинах, взял на себя ответственность и оставил меня на работе. Спустя несколько месяцев парторг снова доложил обо мне в Академию. Консевич неоднократно приказывал уволить меня, и в конце концов директор подчинился. Между ним и Дятловицким состоялся следующий разговор:

Л.И.Д.: В первый раз вы не подчинились приказу. Что заставило вас изменить решение?
Г.И.С.: С тех пор я стал членом партии. Теперь я должен подчиняться.
Л.И.Д.: Если бы я был академиком, как вы, директор, .......
Г.И.С.: Бодливой корове Бог рога не дает
Л.И.Д.: Не означает ли это, что и меня скоро выкинут? (Дятловицкий был евреем)
Г.И.С.: Я и про себя-то ничего не знаю.

Дятловицкий заметил, что Сухомел вынужден был недавно вступить в партию, чтобы сохранить свое положение, и что он чех (тоже считалось грехом в «Семье народов»).

Работы по расчету плотин велись в сотрудничестве с группой из Института гражданского строительства, возглавляемой Николаем В. Карнауховым. Он был академиком, русским, лауреатом Сталинской премии за свою книгу по устойчивости конструкций и не членом партии. Он взял на себя ответственность и принял меня на работу. Я перешел в его институт и год работал над тем же проектом.

Я написал также статью о решенной мною модели гравитационных напряжений в откосе плотины, наносимой послойно [6], где количественно оценил различие в результатах расчетов по стандартному и послойному методам. При написании статьи я придерживался мудрого совета и ни в названии, и ни в аннотации не упомянул, что мое решение не подчиняется уравнению деформационной совместимости (в задаче, где плохо сформулировано само понятие деформации), т.к. рецензент отклонил бы мою работу. После опубликования статьи реферативный журнал «Механика» заявил, что она некорректна, и я не смог убедить редактора, проф. Работнова, в том, что мне казалось вполне очевидным. Теоретики же приняли мою гипотезу с интересом и без сопротивления. Несмотря на этот выпад, ряд инженеров-механиков в Советском Союзе поняли всю важность работы, которая наконец-то познакомила их с основами механики наращивания упругих тел [7]. Американцы к этому пришли спустя 10 лет.
По вечерам я занимался теоретической физикой и сдал Пекару два экзамена по «Теоретическому минимуму» Ландау. Я надеялся, что получение степени кандидата наук поможет мне найти настоящую работу. Для этого мне нужно было сдать несколько формальных экзаменов (кандидатский минимум) и написать диссертацию. Проблема заключалась еще и в том, что мне нужно было получить разрешение на сдачу экзаменов. В Академии, где сидел Консевич, я бы его определенно не получил, т.к. тот его бы заблокировал, и неясно было, как на это посмотрели бы на физфаке Университета. К счастью, дружелюбно настроенный секретарь легко решил проблему, включив этот пункт в длинный «Приказ», содержащий дюжину разных пунктов, и Ректор Университета подписал его, не читая. Я приступил к работе над диссертацией.

8. Спустя три года после окончания

В октябре 1952 года сотрудники Института гражданского строительства позвонили в Отдел кадров Академии проконсультироваться относительно некоторых формальностей, связанных с постановкой меня на военный учет. В результате Консевич узнал, где я, позвонил в Институт и приказал немедленно уволить. У Карнаухова в это время были проблемы с сердцем, и он ничем не мог помочь. Заместитель директора поговорил со мной и со всевозможными извинениями сказал, что проигнорировать этот приказ он не может, а советует встретиться с Консевичем и уладить этот вопрос с ним. Я не питал никаких иллюзий на этот счет, но был в таком отчаянии, что решил сразу же пойти и поговорить с ним. Войдя в кабинет Консевича, я сел и спросил, почему он приказал меня уволить. Он удивился и начал обвинять меня в том, что я - дезертир, т.к. не стал на военный учет в Академии, и что он позвонит прокурору и в милицию, чтобы меня арестовали. Я ответил, что не боюсь, потому что я встал на учет в Военкомате и в милиции, и предложил ему позвонить и проверить. Он резко остановился, и в течение 10 минут мы сидели молча, потом я встал и вышел.

Я стал искать работу школьного учителя физики. В учителях физики была сильная нехватка. Город делился на 10 районов, большинство из которых носили имена наших «вождей». В Райотделах народного образования (РОНО) меня просили показать паспорт на предмет «проверки прописки». На самом деле они проверяли мою национальность, после чего сразу же говорили, что учителей у них более чем достаточно. Смешно сказать, но место учителя я получил в Центральном Сталинском районе, куда я обратился в последнюю очередь. Начальница РОНО этого района (насколько я помню, по фамилии Третьякова) сразу же приняла меня на работу. Значит, не было никакого закона, запрещающего ей это делать. Она осмелилась сделать то, чего не могли сделать Президиум Академии и начальники разных РОНО. И ничего с ней не случилось. На следующий год, осенью, она сидела в том же кабинете и перевела меня в другую школу, где мне могли платить больше. В течение 2-х лет я работал учителем физики в вечерних школах рабочей молодежи.

Днем я готовился к экзаменам по кандидатскому минимуму, сдавал их и работал над диссертацией. Работал самостоятельно, а раз в год разговаривал с Пекаром и Давыдовым (который позже перебрался в Москву). В Публичной библиотеке мы иногда встречались и беседовали на научные темы с Владимиром Аграновичем, окончившим Университет на 2 года позже меня и находящимся в аналогичном положении. Учитывая нашу изолированность и проблемы, связанные с доступом к научной литературе, я выбрал тему, по которой накопил в последние годы учебы достаточные знания. Это была автолокализация экситонов, т.к. в результате работы с Пекаром я многое узнал о поляронах, а сотрудничая с Давыдовым, о молекулярных экситонах. В своей работе я сконцентрировался на новых физических явлениях, обусловленных автолокализацией. На мои последующие теоретические и экспериментальные исследования в этой области повлияли полученные тогда результаты по ( я ) сходству и различию автолокализации заряженных частиц и экситонов, ( II ) сосуществованию свободных и автолокализованных экситонов, ( III ) условиям существования барьера автолокализации и ( IV ) критической зависимости модели автолокализации от размерности системы и типа взаимодействия (полярное или неполярное).

Тем временем, начиная с осени 1952 года, политическая атмосфера в стране становилась все более угрожающей. В своей речи на 19-ом съезде Партии Сталин призывал к Мировой революции, что было равнозначно Второй Мировой войне. Началось судебное разбирательство по «Делу врачей» группы медиков, четверо из которых были русскими (включая и личного доктора Сталина), а большинство евреев. Их обвиняли в заговоре против наших «вождей», и это грозило катастрофой. В начале 1953 года у народа не оставалось больше никаких надежд.

9. Свет в конце туннеля

В начале марта 1953 года умер Сталин. В первые два дня никто не знал, какие изменения их ждут. Однако события первого месяца дали ответ. Во-первых, оправдали врачей. Во-вторых, в Корее было достигнуто перемирие. И в-третьих, была объявлена большая амнистия. Жизнь начинала меняться к лучшему.

На фоне этих глобальных событий происходили и мелкие, которые вселяли в меня надежду.

Один юмористический журнал напечатал статью о Консевиче. Наряду с занимаемой им должностью начальника Отдела кадров, он числился старшим научным сотрудником по экономике (с неполным рабочим днем). Было установлено, что его научные работы были наполовину плодом плагиата, а наполовину вымыслом. Он оставил свой пост начальника Отдела кадров и стал работать только старшим научным сотрудником с полным рабочим днем.

Шлепаков, экзаменовавший меня по Истории Партии, выехал со своей студенткой на природу. Пока они проводили время в кустах, у него украли пиджак, в котором была наибольшая ценность, какой только владел Шлепаков - партийный билет. Вора поймали и отправили в тюрьму, а Шлепаков слетел с должности главного марксистко-ленинского философа Академии.

Шестаков, который «распределял» меня, пил регулярно, особенно днем. Он явился на защиту диссертации по биологии, где был официальным оппонентом, будучи в более сильном, чем обычно, подпитии. Без чужой помощи он не мог пересечь комнату и прочитать свой доклад. Об этом доложили в Москву в ВАК (Высшая Аттестационная Комиссия). Разгорелся скандал, защита была аннулирована, а Шестаков потерял должность проректора.

В конце 1953 года Пекар рассказал мне, что каждому ведущему ученому, занятому в проекте создания водородной бомбы, предложили выразить одно желание, которое будет исполнено. Игорь Е. Тамм, с его обостренным чувством социальной ответственности, попросил разрешения принять на работу в теоротдел Института имени Лебедева (ФИАН) 10 теоретиков по своему выбору (без вмешательства Отдела кадров Академии). Его просьба была удовлетворена, и он занялся поиском кандидатов. Пекар посоветовал ему включить в этот список меня. В январе 1954 года во время школьных каникул я поехал в Москву на встречу с Таммом. Он принял меня дома и поинтересовался, чем я занимаюсь. Но возникли серьезные проблемы. Во-первых, у меня не было московской прописки, а «мандат» Тамма не распространялся на ее получение. Во-вторых, мне негде было жить в Москве. И в-третьих, мой опыт работы был связан с физикой твердого тела, тогда как Тамма в основном интересовали те, у кого был опыт работы в области квантовой электродинамики. Поэтому решение принято не было.

Второй целью поездки в Москву была встреча с Давыдовым и утверждение им плана моей кандидатской диссертации. При новых условиях в стране защита не казалась чем-то невозможным. Давыдов план одобрил, и весной я уже работал над обобщением некоторых результатов и сравнением их с экспериментальными данными.

Однако весной 1954 года возникла чрезвычайно важная и абсолютно новая перспектива.

10. Правительственные проекты

В то время как в проекты создания атомных и водородных бомб вкладывались огромные усилия, стало очевидным наше отставание в области твердотельной электроники. В стране не было транзисторов. Для решения этой проблемы была разработана система правительственных проектов, и ряд институтов обязан был принять в них участие. Один из таких проектов возглавил Лашкарев из Института физики, блестящий экспериментатор, обладающий широким кругозором и проницательностью. Лашкарев понимал теорию и осознавал тот вклад, который теоретики могли потенциально внести в работу. Он предложил теоретикам и, прежде всего, Толпыго, с которым ранее работал над проблемой фотоэдс, присоединиться к нему. Толпыго предложение принял, но с одним условием: вместе с ним на работу берут меня. Лашкарев помнил меня по госэкзаменам. Руководствуясь доводами о необходимости успешного выполнения Правительственного проекта, он встретился с Первым Вице-президентом Академии Семененко, которому ничего не оставалось, как дать разрешение. Примечательно, что не требовалось никакого разрешения ЦК, «проблема» решалась внутри Академии. Однако нужен был еще допуск. Я заполнил длинный опросный лист (в России он назывался «анкета», и это слово стало символом всей нашей жизни) и в большом волнении прождал два месяца. Фактически никто не знал, послали ли мою анкету в КГБ или допуск дает директор Института. И наконец, в июне 1954 года пришел допуск, я был принят в Отдел полупроводников, и моя жизнь изменилась. Мои стремления к интенсивной работе, чтобы стать настоящим профессионалом, были вознаграждены. Поддержка пришла от тех, кто обладал профессиональной компетенцией и ценил это у молодых коллег.

Все вместе это заняло пять долгих лет. Одно из произведений Солженицына на английском звучит как «Дуб и теленок». Более точный перевод с русского такой: «Бодался теленок с дубом». Что может быть лучше этого названия для моей истории?

Лашкарев в своей жизни имел множество собственных проблем. Он происходил из семьи русских дворян, имеющих, по-видимому, византийские корни. После Революции им грозила опасность. В 1930 году Лашкарев переехал из Киева в Ленинград в Физико-технический институт Иоффе, где успешно занимался электронной дифракцией. Однако где-то в 1935 году его арестовали и после непродолжительного содержания под стражей выслали в Архангельск, город на севере России, где он преподавал физику в местном Медицинском институте. Там он спокойно пережил Большой Террор и в 1939 году вернулся в Киев. В Киеве Лашкарев перешел на физику полупроводников и перед войной открыл р - н переход (термин этот появился позднее) в Cu ₂O -устройствах, поменяв знак термоэдс в выпрямляющем слое. Вскоре после войны он занялся исследованием биполярной диффузии и дрейфом фотоинжектированных носителей в Cu ₂O . Обладая таким опытом, он был прекрасно подготовлен к работе в области транзисторной электроники.

Но между Лашкаревым и сотрудниками Отдела, который он унаследовал по возвращении в Киев, существовала огромная пропасть. Сотрудники Отдела были плохо подготовлены к активной исследовательской работе. Аналогичная проблема касалась и молодежи, которая недавно пришла из Университета, т.к. уровень обучения там резко упал со времени окончания мною Университета. Лекции, проводимые бывшими посредственными студентами, и их изложение приносили мало пользы. Одна из моих задач и заключалась в ликвидации этого разрыва.

Лашкарев обычно приходил в Институт в 9 часов утра, до 2 часов дня работал с одной из групп, забирал полученные ими данные, вызывал машину (академиков обслуживали машины из гаража Академии наук), ехал домой, после обеда спал, а по вечерам изучал результаты. На следующее утро он встречался с той же группой, обсуждал данные, объяснял задачи и намечал следующие шаги в исследовании. Мое участие в таких обсуждениях было обязательным и для меня весьма поучительным. За короткий промежуток времени я имел уже полное представление о работе Отдела. В то время Лашкареву было немного за 50 лет, но невзгоды прошлых лет сильно изнурили его. Он выдерживал такой ритм две недели, после чего становился сонным и исчезал на неделю. Затем он появлялся, и начинался новый цикл активности. Разница в возрасте (в 2 раза) была большой, равно, как и в социальном положении, но нас объединяла общая работа и дружеские отношения возникшие между нами несмотря на эти различия ..

Мое прямое участие в экспериментальной работе позволило нам предложить незначительные уточнения, оказавшие весьма существенное влияние. Например, экспериментаторы упускали элементарный факт, что в цилиндрической геометрии диффузия определяется функцией Бесселя К _о ( т ), асимптотическое поведение которой отличается от простой экспоненты корнем квадратным фактора, Ко ( г ) ехр (- г / л ) / √ г . При правильном учете этот фактор почти в 1,5 раза увеличивал измеренные значения длины диффузии L . Метод постоянного отклика давал возможность компенсировать нелинейность детектирующего контакта и достичь постоянства результатов. Методикой поделились с Институтом редких металлов (ГИРЕДМЕТ) в Москве, тем самым решилась проблема с запасами германия, т.к. запас «непригодного» Ge , обошедшийся в сотни тысяч рублей, становился «пригодным».

Экспериментаторы обратились к нам с просьбой прочитать лекции по основам физики полупроводников и определенным проблемам полупроводниковой электроники. Толпыго и мне удалось убедить их, что лекции принесут пользу, если хотя бы небольшая часть аудитории займется активным чтением литературы по данному вопросу, проведением расчетов и после каждого цикла лекций будет проходить собеседование. Таким образом из общей аморфной массы Отдела стала формироваться группа решительно настроенных и профессиональных молодых ученых.

В начале моей работы для меня очень важно было руководство Толпыго. К тому времени он уже ухватил основные идеи, и я мог обсудить с ним все проблемы. Чтобы извлечь из американской литературы максимальную пользу, мы перевели основополагающую работу Шокли [8], которая была нужна как для Отдела, так и для нас лично. После перепечатки на этот перевод наложили гриф секретности, и сотрудники не могли им пользоваться У Толпыго не было допуска, что было связано с некоторыми моментами биографии его отца. Однако по принципу, сформулированному 100 лет назад русским публицистом Александром Герценым «При нашем порядке можно выжить только благодаря нашему беспорядку», нам удалось заполучить один экземпляр перевода. После 5 лет изоляции красота теории Шокли, ее простота и уместность захватывали меня.

В тесном сотрудничестве мы приступили к собственным поискам, стараясь решать более общие и трудные задачи. Вполне очевидно, что наиболее успешным результатом стала работа по нелинейной инжекции, в которой были открыты степенные вольт-амперные характеристики [9]. За ней последовал ряд статей по геометрии плоскости и точечного контакта. Несмотря на существующую тенденцию к засекречиванию всех работ по Ge , Лашкарев взял на себя ответственность и разрешил опубликовать наши статьи.

Секретность была бичом, парализующим работу. Разные группы ученых, работающие в СССР над схожими проблемами, не имели между собой никаких контактов. Это был порочный круг: секретность была нужна для того, чтобы скрыть, насколько сильно мы отстали, и толкать нас еще больше назад. Даже слово «германий» было секретным, говорили «материал М8». Экспериментаторы разобрались в поставленной задаче, и в конце 1954 года в Лебедевском институте состоялся семинар трех групп: двух московских групп, руководимых Бенционом Т. Вулом и Сергеем Г. Калашниковым, и нашей. Экспериментальные данные были сравнимы, дискуссии поучительны. И только наша группа представила новые теоретические результаты.

В 1956 году были завершены работы по Правительственным проектам (1951-1956 гг.) И представлены доклады. Мы с Толпыго представили наши данные.

После завершения этой работы я получил разрешение написать диссертацию на основе результатов по автолокализации экситонов, полученных в 1951-1954 гг. В 1956 году я стал кандидатом наук, а в 1957 году опубликовал свои статьи [10].

11. Жизнь меняется

Через 2 года после смерти Сталина резко возросла научная активность в области физики твердого тела, а точнее, теории полупроводников. Иоффе, оставившему в 1951 году пост директора Физико-технического института (физтеха) в Ленинграде, удалось организовать в 1954 году Институт полупроводников. Возглавить теоротдел он пригласил Андрея И. Ансельма. Антон П. Комар, заменивший в 1951 году Иоффе на должности директора физтеха, потерял этот пост, но его деспотичное правление помнили еще долго. Новым директором стал Борис П. Константинов, образованный и дружелюбно настроенный физик, который стал известным благодаря Атомному проекту. Там же была создана теоретическая группа, возглавляемая Львом Е. Гуревичем. Одно за одним появлялись новые имена, ознаменовавшие замечательные достижения в науке в последующие десятилетия: Григорий Е. Пикус и Юрий А. Фирсов из группы Ансельма, Владимир И. Перель из группы Гуревича, Леонид В. Келдыш из Лебедевского института и многие другие.

Устанавливались научные контакты между разными группами ученых. В феврале 1955 года Ансельм организовал в Ленинграде Первую конференцию по теории полупроводников, Вторую организовал Пекар в Киеве в 1956 году. Иоффе был инициатором 8-ой Всесоюзной конференции по полупроводникам, проводимой в Ленинграде в конце 1955 года. Группа Пекара появилась сразу же после войны и заняла видное место благодаря созданной им теории полярона. Несмотря на все невзгоды, которые ей впоследствии пришлось пережить, она все еще была самой сильной на Первой конференции. Наша с Толпыго статья о р - н переходах была единственной работой по этой тематике, и экспериментаторы пригласили нас провести семинар в Физтехе. 30 лет спустя Жорес И. Алферов сказал мне, что помнит тот семинар. Ленинград (исторически Санкт-Петербург) был большим интеллектуальным центром России. Однако будучи «колыбелью Революции», он очень сильно страдал от партийного контроля, и к 1953 году наука там была фактически уничтожена. С 1954 года началось чудесное возрождение.

Это был период больших надежд, известный как «Хрущевская оттепель». Его кульминационным моментом стала речь Хрущева на 20-ом Съезде Партии в 1956 году. Слухи об этой речи уже просочились в массы, но мы знали, что ее зачитают нам на открытом партийном собрании Института за несколько минут до окончания работы. Это было единственное партийное собрание, которое я посетил. Конференц-зал Института был переполнен. В мертвой тишине Ученый секретарь Института 4 часа читал текст выступления Хрущева. Все сидели с каменными лицами. Со дня смерти Сталина прошло всего лишь 3 года, и Бог, оказалось, был Сатаной. Правда или неправда? Не может ли Сталин вдруг встать и по глазам узнать мысли людей?

На Западе Хрущева запомнили, в основном, по Берлинской стене, Кубинскому кризису и то, как тот стучал туфлей по столу на сессии ООН. Во внутренней политике он также допустил ряд незабываемых глупостей типа реакции на Нобелевскую премию Бориса Пастернака, припадка истерии на выставке московских художников и большого числа экономических начинаний. Однако об изменениях жизни в период между 1953 и 1956 гг. могут судить только те, кто жил в стране в эти постсталинские времена. Мне кажется, что сам факт пребывания Хрущева в ООН значит больше его поступка там. К сожалению, 1956 год был кульминационным моментом демократического развития, т.к. вскоре начался откат назад.

После выступления Хрущева реабилитировали большое количество людей, жертв Большого Террора. Среди них был и человек, который организовал Лабораторию, унаследованную Лашкаревым в 1939 году. Человека этого звали Гольдман. До ареста он был Вице-президентом Академии наук, и после реабилитации ему вернули статус академика. После его семинара по эффекту Беккереля в электролитах (1839 г.), Названного в честь Александра Беккереля, отца Генри Беккереля, известного своим открытием радиоактивности, возникло ощущение того, что он ничего не знает о достижениях в области физики, имевших место со времен Беккерелей, а посему не удивительно, что его сотрудники не были готовы к активной исследовательской работе. Гольдман был продуктом эпохи и ее жертвой.

12. Поиск новых научных проблем

С завершением работы над Правительственным проектом у меня появилось больше свободного времени. Нужно было решить, как им воспользоваться. В Отделе спектроскопии были наблюдены аномальные полосы поглощения. Они носили явно примесный характер, но поляризовались по кристаллографическим осям подобно экситонным полосам. Это была интересная проблема, и Пекар предложил посоревноваться в ее решении. Соревнование я выиграл, разработав теорию поверхностных связанных экситонов в молекулярных кристаллах [11].

Поляризация и интенсивность примесных полос обнаруживают сильные аномалии при приближении к собственным экситонным полосам. В литературе по молекулярным экситонам это явление обычно называют эффектом Рашбы. Никто не пытался применить теорию к данным, стимулировавшим ее розработку. Однако использование ее Броуде и др. [12] в качестве метода исследования энергетического спектра молекулярных экситонов оказалось весьма эффективным, особенно в сочетании с другими методами *. Таким образом, впервые была предложена правильная методика распознавания собственных и примесных адсорбционных и эмиссионных полос в спектрах экситонов. Модификация этой же идеи применительно к экситонам Ванье-Мотта в полупроводниках привела к предсказанию гигантских сил осцилляторов связанных экситонов [14]. Использование этой концепции применительно к краевым спектрам полупроводников позволило понять, почему не было ничего необычного в том, что полосы связанных экситонов конкурируют по интенсивности с полосами поглощения свободных экситонов [15]. В это же время Пекар разработал свою теорию экситонных поляритонов [16], которая сильно повлияла на последующие исследования в данной области. Все вышесказанное привело к тому, что экситонная спектроскопия стала важной частью научной деятельности Института.

Однако я по-прежнему должен был поддерживать сотрудничество с группой Лашкарева, которая решила сосредоточить все внимание на кинетике фотопроводимости в гексагональных А ₂ В ₆ кристаллах CdS -типа. Я не видел в этом для себя никакой перспективы и решил контактировать со спектроскопистами, чтобы исследовать низкотемпературные оптические спектры, их тонкую структуру, а с помощью оптических спектров установить зонную структуру этих соединений с решеткой вюрцита. С теоретической Точки Зрения БЫЛО заманчиво изучить методы ТЕОРИИ Групп И применить ИХ к. решению данной Проблемы. В конечном счете мы даже организовали специальный семинар по методам теории групп с целью изучения оригинальных работ Вигнера и др. [17], а в конце перешли к последним работам Эллиота [18] и Дрессельхауза [19], где обсуждались особые свойства кристаллов без симметрии инверсии . Мы систематически исследовали все типы зонной структуры в таких кристаллах [20], включая спин-орбитальное взаимодействие [21], но нам не повезло со второй работой, опубликованной в специальном выпуске журнала «Физика твердого тела», который на английский переведен не был, а в русском варианте его практически нельзя было достать. Именно в этой работе были найдены линейные по K члены в полосах S типа в центре зоны Бриллюэна, а также в других точках. Простота таких гамильтонианов позволила мне в сотрудничестве с моими аспирантами Валентином И. Шека и Игорем И. Бойко заняться исследованием новых явлений, возникающих в результате спин-орбитального взаимодействия.

Я считал, что сильная связь электронного спина с электрическим полем, присущая полупроводникам, одна из наиболее типичных проявлений спин-орбитального взаимодействия в физике твердого тела. Обнаружение этого факта [22] позволило мне

Наши идеи были подхвачены группой американских ученых, которые первыми измерили плотность состояний в экситонных полосах молекулярных кристаллов по спектрам межзонных переходов [13].

предсказать новый вид резонансов, возбуждаемых электрической составляющей переменного поля и включающих спин-флип. Вначале предложили термин «комбинированный резонанс», однако впоследствии был принят термин, предложенный экспериментаторами: электродипольный спиновый резонанс (ЭДСР). Мы исследовали ЭДСР со свободными и связанными электронами в кристаллах разной симметрии. ЭДСР впервые наблюдался в режиме, не благоприятном для согласованного теоретического описания [24]. Вскоре после этого эксперименты, проведенные Мак-Комба и др. [23], позволили провести и детально проанализировать физические механизмы. Для свободных носителей ЭДСР обычно намного сильнее, чем ЭПР. Однако временами они конкурируют, например, в экспериментах Добровольской и др. [23], где наблюдалась интерференция ЭДСР и ЭПР. В работе [26] дан обзор исследований в этой области.

В ЭТО Же ВРЕМЯ МЫ предсказали спин-орбитальные биения в осцилляторных явлениях в нецентросимметричных кристаллах [27], которые стали стандартным средством измерения постоянных спин-орбитальной связи в 3Д-[28], а в более поздней работе и в 2Д-системах.

Сильный толчок современным исследованиям спин-орбитального взаимодействия в низкоразмерных системах и активный интерес к этой проблеме идет от применения в перспективе спинтронных устройств [29, 30], особенно в связи с концепцией спиновых транзисторов, где электронный спин прецессирует в постоянном электрическом поле [31]. Я полагаю, что динамика спинов в переменных электрических полях станет важной отраслью спинтроники, поскольку спин-орбитальная связь позволит воплотить методику, характерную для ЯМР, в зависимых от времени электрических, а не магнитных полях.

В процессе работы наши цели и задачи изменились. Институт разделился (об этом я расскажу ниже), и сотрудничество со спектроскопистами, которое я хотел наладить, стало невозможным И тем не менее, занимаясь исследованием спин-орбитальных явлений, мы собрали наш «урожай». Джон Дж. Хопфилд и Д. Томас из Белловской лаборатории разработали экситонную спектроскопию соединений CdS -типа. Между прочим, они успешно применили нашу концепцию гигантских сил осцилляторов. Таким образом, наука становилась международной даже в условиях, когда ученые не могли ни встречаться друг с другом, ни даже переписываться.

В 1987 году мы с Григорием Пикусом разделили премию А.Ф. Иоффе Академии наук УССР за нашу работу по симметрии и новым электронным явлениям в полупроводниках.

Конец 50-х годов ознаменовался пристальным вниманием к теории сверхпроводимости БКШ и активным интересом к этой области. Где-то в 1958 году в Киев приехал Боголюбов и устроил семинар в Институте математики. Я пришел на семинар. Боголюбов узнал меня и тепло поздоровался. Это был последний раз, когда я встречался с ним лично. В то время он уже был в Москве влиятельным административным лицом от науки. Когда нужно было подписать некролог Лашкарева (1974 г.), Его друга в период работы в Киеве, то я уже получил его подпись через секретаря. Относительно его деятельности в московский период ходили разные слухи, но не мне судить об этом. Без сомнения, это был великий ученый, а поэтому его эволюция важна для понимания той эпохи, в которой он жил. Именно поэтому я включил в эту статью два документальных свидетельства, типичные для Боголюбова в его киевский период, и дополню их некоторыми личными сведениями, полученными мною из разных (в основном, киевских) источников. К сожалению, нелегко оценить достоверность некоторых из них.

Боголюбов родился в 1909 году в семье выдающегося профессора теологии. Известно, что Боголюбов знал древние языки (включая еврейский), очевидно, от своего отца, который обучал его в детстве. После Революции семье грозила опасность, и родители перебрались в Нижний Новгород (впоследствии Горький), где их никто не знал. Юный Боголюбов (чуть старше 10 лет) уехал в Киев вместе с академиком Николаем М. Крыловым * (математиком, холостяком), который, очевидно, был другом семьи. Моя няня служила два года домработницей у Крылова. Я помню ее рассказы о мальчике, который появился ниоткуда и явно был бездомным (беспризорником). В то время это не казалось необычным, т.к. Первая Мировая война, Гражданская война, голод и эпидемии унесли в России до 20000000 жизней. Однако удивительным было то, что мальчик работал с профессором. Результатом такого сотрудничества стала нелинейная механика Боголюбова-Крылова .. Впервые я увидел Боголюбова в 1940 году в Доме отдыха Украинской Академии Наук «Прохоровка», где я был месяц со своей двоюродной сестрой Еленой **. Боголюбов приехал со своей женой, и я помню, что о нем говорили как о выдающемся ученом. После смерти отца Боголюбова к нему, в Киев, приехала мать. Где-то в году 1970 мы с моей женой Эрной отдыхали в Доме отдыха архитекторов «Суханово» *** и встретили там главного архитектора из Горького. Тот рассказал нам, что в Горьком он часто встречал родителей Боголюбова. К тому времени раскрытие тайны уже не могло повредить Боголюбову. Очевидно, история молодого Боголюбова, отравленная атмосферой, уже царившей в Институте математики, когда он переехал в Москву, и сложности, связанные с его соперничеством с Ландау и являются важными элементами для правильного понимания этих двух периодов его жизни.

13. Пражская Конференция по полупроводникам

Конечно, времена Хрущевской оттепели не следует рассматривать в слишком розовых тонах. Я расскажу вам о Пражской Международной Конференции по физике полупроводников 1960 года. Самая первая Международная конференция по полупроводникам состоялась в Рочестере (шт. Нью-Йорк), на ней группа советских участников была весьма малочисленной. Западные организаторы конференций и Иоффе предполагали, что если следующую конференцию провести где-нибудь в Восточной Европе, то число участников со стороны Советского Союза значительно возрастет. Решили, что Прага - вполне подходящее место. Советских участников таких мероприятий обычно делили на две группы: на делегацию и на группу «научных туристов». Делегацию комплектовали из признанных ученых, оплату осуществляла Академия наук, и посылали их только на срок проведения конференции. Научные же туристы были обычно моложе возрастом и ниже рангом, они сами должны были оплачивать сумму, установленную Академией и Интуристом, и после завершения конференции задерживались на пару дней для поездки по стране. Вследствие таких больших надежд первоначально планировалась большая делегация и туристическая группа. От нашего Института в делегацию включили Лашкарева и Пекара, а меня и еще пару ученых моего возраста - в туристическую группу.

За 10 дней до конференции я был в Лебедевском институте и встретил там Вула. Он сказал, что Лашкарева и Пекара исключили из состава делегации, но это большой секрет, и я не должен никому об этом говорить. Он выразил уверенность, что я поеду. Было видно, что ему хотелось поделиться этой информацией с Лашкаревым и Пекаром, чтобы избавить тех от предотъездной лихорадки, но только при условии, что они никоим

Не путать с академиком Алексеем Н. Крыловым, отцом жены Капицы, известным своими методами в задаче на отыскание собственных значений в подпространстве.

** Мне тогда было 12 лет.

*** Эрна была архитектором

образом не выкажут свою осведомленность. Как только стали возможными поездки ученых за рубеж, вся связанная с этим информация стала совершенно секретной. Положение мое было ужасным: я должен сказать Лашкареву и Пекару о том, что они не поедут, тогда как я еду. Но их реакция была одинаковой: «Возьмите, пожалуйста, мою статью и представьте ее на конференции». Пекар дал мне свою работу по электронным поляритонам, я подготовил свою статью по спин-орбитальным явлениям, а Лашкарев попросил меня придти к нему домой в субботу в 16 часов, чтобы передать свою работу.

В субботу утром я явился в Академию. Все было прекрасно, только стоимость поездки возросла вдвое (с ежемесячной зарплаты до двухмесячной). Мы недавно купили машину, и у нас были долги. И тем не менее, мы с Эрной решили, что такой шанс выпадает только раз в жизни и его не нужно упускать. В 14 - ³⁰ ч. я получил приказ, подписанный одним из Вице-президентов и Ученым секретарем Академии, ехать в понедельник в Москву и там присоединиться к советской делегации. Когда в 16 - ⁰⁰ я позвонил Лашкареву, жена сказала, что он совсем недавно уехал на дачу, очень нервничал и не оставил мне никакого сообщения. В понедельник утром я пошел в Институт. Лашкарев уже ждал меня и встретил подготовленной шуткой: «? Как вы умудрились навредить Чехословакии так, что она вам, единственному из всего списка, отказала во въездной визе». Оказалось, что в субботу за две минуты до 15 - ⁰⁰ . час, как раз перед окончанием работы Академии, Лашкареву позвонил начальник Международного отдела и рассказал ему об истории с визой.

Это была моя первая неудача такого рода (а сколько их еще было!). Нам казалось, что я очень близок к успеху, поэтому мы сильно расстроились. Но у нас с Эрной еще была часть неиспользованного отпуска, и мы в тот же день уехали в Крым. В Никитском Ботаническом саду мы встретили Пикуса. Я воскликнул: «? Гриша, почему ты здесь». Он ответил в свойственной ему мягкой манере: «Потому же, почему и ты». Таким образом, мы оба потерпели неудачу. Однако усилия организаторов не пропали даром. В Прагу все-таки попали несколько хороших физиков и теоретиков. Мне кажется, что Келдышу и Толпыго (он входил в университетский список, числящийся отдельно от академического) * просто повезло. Все дело в случае. Что касается меня, то многое говорило о том, что в моей неудаче виноват директор Института (М.В. Пасечник), который, вернувшись в субботу из командировки, сразу же вмешался. Я глубоко убежден, что многие неудачи такого типа были результатом вмешательства не кого-то сверху, а директоров и даже нижестоящих должностных лиц. Вот почему была нужна и сохранялась секретность.

Вскоре после нашего приезда из Крыма ко мне домой пришел возбужденный Пекар: «В Киев приехал Мелвин Лэкс, он хочет видеть тебя, а поскольку ты почти уже ехал в Прагу, тебе не нужно специального разрешения на встречу с ним». Я отправился в гостиницу «Украина» на встречу с Лэксом. Разговор был нелегким. У меня не было опыта общения на английском языке, к тому же я не сомневался, что номер прослушивается. Поэтому я старался как можно ближе придерживаться научных вопросов. Тем не менее, Лэкс поведал мне историю с конференцией и связанными с ней событиями так, как это виделось с другой стороны. Западные

* Несмотря на то, что я не смог принять участие в Конференции, почти сразу же последовала реакция на мою статью, появившуюся в тезисах и трудах Конференции [32]. Такая реакция свидетельствует о том, что даже самые скромные профессиональные контакты, которые нам удалось установить в то время, имели решающее значение для поддержания международного сотрудничества ученых.

физики ожидали встретить в Праге более многочисленную и более сильную группу

советских ученых. Лэкс воскликнул: «Пекара в Праге не было!». Группа ученых из Белловской лаборатории, куда входили К. Герринг и Лэкс, выразили желание после Пражской конференции отправиться в СССР, чтобы встретиться там с рядом советских ученых и посетить несколько лабораторий. За 6 месяцев до поездки они обратились с просьбой о получении виз и написали письма тем советским коллегам, с кем хотели бы увидеться. И наконец они получили визы, но только как частные туристы, а это означало, что им не разрешено посещать академические институты. Письма их никогда не дошли до адресатов. После прибытия в Москву провалились их попытки встретиться с Ландау. Якобы, никто не знал его телефона (ни домашнего, ни институтского), и не было никакой возможности узнать в Москве ли он или в отпуске. В конце концов, они встретились к кем-то из Московского университета, после чего Герринг уехал в Харьков, а Лэкс - в Киев. Лэксу повезло, что в Киеве его сопровождающий разыскал Пекара по домашнему телефону.

Эта история закончилась в 1975 году, когда я приехал в Прагу на Конференцию восточноевропейских стран по физике низких температур. Со мной встретился профессор Trlifai , который был одним из организаторов Конференции по полупроводникам 1960 года и знал меня по моим работам по молекулярным экситонам. Он спросил: «Почему вы не приехали в 1960 году? Ваше имя было в самом последнем представленном списке. Мы узнали о вашем отсутствии, только когда все вышли из самолета ». Я пошутил: «Это вы отказали мне в визе». Он был ошарашен: «Вы можете себе представить, что Чехословакия могла отказать в визе кому-то из СССР?». Конечно, я не мог.

14. Лев Д. Ландау

Почти 30 лет Лев Давыдович Ландау пользовался в СССР наивысшим авторитетом у физиков-теоретиков. Не удивительно, что мне хотелось обсудить с ним свою работу по спин-орбитальным эффектам в полупроводниках. Как-то, воспользовавшись 5 мин. перерывом, я подошел к нему на одном из его семинаров, регулярно проводимых по четвергам в Институте физпроблем. Он внимательно слушал мои объяснения, касающиеся линейных по к членов орбитального взаимодействия, которые появляются в основном порядке к. р - розложения и существенно меняют динамику спинов. Когда зазвенел звонок, он сразу же покинул меня и вернулся на семинар.

Спустя полгода, зимой 1960/1961 г. *, Я поехал в Москву, полный решимости обстоятельно поговорить с Ландау. Мы получили много новых результатов, и мне хотелось их с ним обсудить. Я удивился, насколько легко с ним можно было связаться. Меня никто не привел, я просто сам пришел в Институт физпроблем и поинтересовался у секретаря, когда Ландау обычно приходит на работу. Она набрала его домашний номер и передала мне трубку. Ландау задал мне только два вопроса (откуда я приехал и тема моей работы) и предложил встретиться в 1 час. Он жил на территории Института.

В самом начале Ландау торопил меня: «! Дальше» Однако как только я коснулся

* Это было меньше, чем за год, до его автокатастрофы

момента, на котором была прервана наша предыдущая беседа, он моментально сказал: «Помедленнее. Я не успеваю за вами ». Я понял, что меня поразило. Ландау не

помнил меня, не помнил и самого факта нашей предыдущей беседы, но он полностью схватил суть обсуждаемой тогда научной проблемы. Он знал ее и все!

В течение часа мы ходили по коридору, и Ландау проводил расчеты в уме. Только раза два мы заходили в какой-то кабинет и писали на доске уравнения. И наконец, он предложил мне задержаться на два дня в Москве и выступить на его семинаре. Я был безумно счастлив! Способность Ландау схватывать проблему была невероятной. На семинаре именно он отвечал на большинство вопросов, кратко и точно. Когда кто-то заметил, что такие результаты не могут быть верными, а значит, что-то неправильно, он ответил: «? Вы, разве, не видите, какой у него Гамильтониан» *. Первоначально планировалось, что мой доклад займет лишь первую часть семинара. Но Ландау не торопил меня, а в перерыве сказал, что я могу захватить немного и вторую половину.

Одобрение моей работы, высказанное Ландау, сильно вдохновило меня; это была как раз та работа, которая сейчас обсуждается применительно к спинтронике. Его одобрение имело еще и практические последствия. Во-первых, с того дня у меня не было больше проблем с ЖЭТФ'ом, которые я испытывал до этого. И во-вторых, я начал получать приглашения на конференции, организуемые московскими теоретиками, а в конечном итоге я перешел на работу в Институт им. Ландау.

15. Институт полупроводников

После войны первым директором киевского Института физики был Александр И. Лейпунский. Однако вскоре его перевели в Москву для работы над Атомным проектом. Он возглавлял группу, построившую первую советскую атомную станцию на юге Москвы (сейчас это город Обнинск). К сожалению, новый директор, Митрофан В. Пасечник, тоже физик-ядерщик, был совершенно другим человеком. Поговаривали, что у него были кагэбешные корни и сильные кагэбешные связи. Пасечник был неутомимым администратором, который раздобывал фонды для Института и строил новые лаборатории, реактор, ускоритель и т.п. Многие сомневались в необходимости большинства из этих установок. В институте не было достаточного количества людей для их профессионального использования, а его собственный научный потенциал был весьма скромным. Чтобы возместить этот недостаток, он деспотично подавлял руководителей отделов, сильно затрудняя им жизнь и работу. Ни один из них не горел желанием занять пост директора, им нужны были лишь приличные условия для работы. Лашкарев, в своей театральной манере, как-то сказал мне: «Если бы он был умнее, он бы повесил мне на шею Станислава», явно имея в виду престижный орден дореволюционных времен. Пасечник был абсолютно ненадежным человеком, ни одному его обещанию нельзя было верить. Сместить с этой должности его не могли, т.к. у него была сильная поддержка в ЦК. Поэтому мне запомнились бесконечные разговоры сотрудников о создании новых институтов, о переезде в другие города и т.п. И наконец, в октябре 1960 года Лашкареву и Пекару удалось создать Институт полупроводников (ИПАН), через дорогу от ИФАН'а.

Я уже раньше слышал подобные замечания от ученых, занимающихся проблемами ЭПР. Люди не могут избавиться от слишком упрощенного понятия, преподносимого учебниками: электронный спин - это магнитный диполь, а поэтому не может быть связан с электрическим полем.

Для успешной работы нового Института необходимо было улучшить обучение студентов в Университете. Толпыго, одержимый идеей социальной ответственности за улучшение образования, принял руководство кафедрой теоретической физики в Университете, а в Академии числился как имеющий неполный рабочий день. Пекар, которого дважды увольняли из Университета, тоже решил вернуться туда, но на неполный рабочий день. Поскольку серьезные проблемы оставались с факультетом физики, руководимом последователями Шишловского, то было сделано все, чтобы улучшить образование на новом факультете радиофизики, возглавляемом Юрием И. Карханиным, бывшим сотрудником Лашкарева. Я читал там курс зонной теории твердых тел, включающий элементы методов теории групп *.

В новом Институте планировалось создать два теоротдела: один для Пекара и второй для меня (теория полупроводниковых устройств). Для меня это была большая ответственность, так как я чувствовал, что еще недостаточно понимаю технические преимущества и недостатки разных устройств. Я не мог полагаться на существенную помощь со стороны экспериментаторов, поэтому мне нужен был человек с практическими знаниями. Единственным человеком в Киеве с таким опытом работы был Зиновий Грибников. Он окончил Политехнический институт, днем работал в экспериментальной лаборатории Института автоматики, а по вечерам, под руководством Толпыго, заканчивал кандидатскую диссертацию на тему «Теория выпрямления в полупроводниковых приборах». Единственная проблема заключалась в том, что он был евреем. Я поставил условие: приму отдел, если возьмут Грибникова. В тот день, когда рассматривались заявления, в Институт пришел начальник отдела кадров Академии наук Демченко. Он заблокировал прием Грибникова на работу, а я забрал свое заявление. Следующие два года я нес ответственность за работу отдела, но в должности старшего научного сотрудника (с потерей 40% зарплаты).

Несмотря на такие препятствия, мы испытывали большое облегчение - не было постоянного изнурительного давления. Я, в основном, работал над спин-орбитальными явлениями и спектроскопией твердых тел. В помощь экспериментаторам я занялся изучением размерных эффектов в полупроводниках и полуметаллах [33]. Эта работа велась в тесном сотрудничестве с Валентином А. Романовым, разрабатывающим новые полупроводниковые датчики давления. Мы с ним запатентовали один из разработанных приборов. Администрация Института наконец-то решила вопрос с Грибниковым. Где-то в 1963 году он был принят на работу, а я стал законным руководителем отдела. Приблизительно в это же время решилась моя последняя проблема. Все эти годы я жил с семьей в «коммунальной квартире». Это значит, что у нас был сосед. Этот парень, радиоинженер по профессии, часто избивал свою жену, и она ходила с синяками. Меня пугала безопасность моей семьи. Вопрос был положительно решен после визита Пекара к Президенту Академии Борису Е. Патону **

Добросовестные усилия дают положительные результаты, даже если они не сразу видны. 30 лет спустя, на мартовском заседании АФО ко мне подошел молодой теоретик по имени Юрий Сиренко и представился моим внуком от науки. Он прослушал этот курс в Киеве у моего бывшего студента и последователя Шека, а полученные знания использовал затем применительно к теории широкозонных полупроводниковых лазеров. Как сказал великий русский писатель 20-го столетия Михаил Булгаков: «Рукописи не горят».

** В бывшем СССР все квартиры были собственностью государства, которое их контролировало и распределяло.

Я получил двухкомнатную квартиру на территории института, на окраине Киева. Впервые в жизни мы жили в собственной квартире. Это было одно из величайших достижений постсталинской эпохи. Можно ли было мечтать о лучшем? Мы решили остаться в Киеве навсегда.

Действительно, атмосфера в Институте была дружелюбной, возрос научный потенциал. Лашкарев регулярно устраивал научные семинары, в которых предполагалось участие всех ученых Института то ли в выступлениях с докладами, то ли в их обсуждениях. Вдохновляло еще и то, что на этих семинарах присутствовал человек, который понимал суть всех докладов, начиная от теоретических выкладок до технических проектов и выступлений химиков, занимающихся ростом кристаллов. Этим человеком был Директор Института. Это был остров интеллектуальных знаний в море, управляемом бюрократами от науки.

16. Возникновение проблем

Спустя два месяца после решения навсегда остаться в Киеве, я поехал в Москву, где сотрудники бывшей группы Ландау рассказали мне, что они начали работать над созданием Института теоретической физики под Москвой, и пригласили меня к себе. Это приглашение было действительно очень привлекательным, т.к. сулило большие перспективы. Оно не было похоже на те приглашения, которые я получал ранее: переехать в Ашхабад и быть избранным в Туркменскую академию наук, перебраться в Донецк и быть избранным в Украинскую академию или переехать в Харьков или Новосибирск и получить квартиру и т.п. Новое приглашение было интересно и заманчиво. Однако все было еще в перспективе и непонятно, так что я много над ним не думал.

К сожалению, в нашем Институте начали происходить зловещие изменения. Был назначен новый заместитель директора. Им стал Максим Т. Костышин, который пришел к нам из Научного отдела ЦК, цитадели мракобесия. В то время Лашкареву уже было за 60, и его здоровье сильно пошатнулось. Никто не сомневался, что Костышин пришел, чтобы в перспективе занять его место. С профессиональной точки зрения он был совершенно не подготовлен. По сравнению с ним Пасечник был великим ученым, государственным деятелем и джентльменом. Единственное, что нас волновало, так это как он поведет себя в ближайшее время и сколько времени у нас осталось?

Первыми жертвами всегда были студенты и молодые ученые, т.к. они наиболее уязвимы. У нас был очень хороший студент, Владимир И. Мельников, руководителем диплома которого был Грибников. Это был настоящий отличник, написавший интересный диплом по инжекции горячих электронов в гетеропереходы [34]. Тогда это была новая область, это сейчас она начала развиваться. На защите диплома он получил 3, единственная 3 во всей группе, а может, и первая в истории физфака. Даже за самые плохие дипломы не ставили ниже 4-х. Никто не сомневался, что сделано это было для того, чтобы закрыть ему доступ в аспирантуру не только в Университете, но и вообще. Почему? Это был трудный вопрос. В Университете он не конфликтовал, а следовательно, не имел врагов. Не было проблем и с его общественным и моральным обликом. Родители его были школьными учителями в небольшом городке на границе Украины с Россией. Вне сомнения, у него не было и еврейских корней. Я думаю, это было проявлением «краснокхмерской» идеологии, набравшей силы на физфаке Университета: ненависть плохо образованных и

бездарных, но занявших высокие посты благодаря принадлежности к мощному партийному аппарату, к тем, кто и по образованию, и по профессиональной деятельности были значительно выше их. Ну, а если допустить, что они хотели наказать Мельникова за то, что он выбрал руководителем еврея (единственное альтернативное объяснение), будет ли это лучше? Меня могли бы спросить, как такие «аппаратчики» (партийные функционеры) вели себя, когда наниматься на работу к ним приходили блестящие студенты. Им нужны были такие студенты, а посему они их принимали, но случалось это редко, да и студенты эти очень быстро блекли в атмосфере профессиональной некомпетентности.

Мы приняли Мельникова на должность инженера, и он стал успешно работать. Но вскоре в Институт пришел Костышин и уволил Мельникова по «сокращению штатов». Это было аморально, к тому же незаконно, т.к. Мельников был «молодым специалистом», поэтому такой приказ можно было бы оспорить через суд. Мне пришлось пойти к Лашкареву, и он сразу же отменил приказ. Забегая вперед, скажу, что Мельников пошел по моим стопам, был принят в Институт Ландау (при сильной конкуренции) и написал ряд замечательных работ, из которых я помню только две последние: решение и обзор задачи Крамерса, ставший уже классическим [35], и теорию дендритного роста [36]. К сожалению, он рано ушел из жизни.

Почти в то же время произошла другая подобная история. Заканчивал Университет мой дипломник, Вячеслав А. Кочелап. На «распределении» представитель от нашего Института, тесно связанный с Костышиным, выбрал другого выпускника, а Кочелапа направили в какой-то институт, где в нем никто не был заинтересован. Этот поступок не имел разумного объяснения, но одно замечание, сделанное в частной беседе, в конце концов дало некоторые наметки: «Разве вы не знаете, кого они берут?». Это означало, что у студента могли быть еврейские корни. Я пригласил его в свой кабинет и попросил ответить мне честно, не является ли кто-то из его родителей евреем или может евреи были у него в роду. Я узнал, что отец его военный, полковник, и, насколько помню, служил начальником Штаба Киевского военного округа, а это означало, что анкета отца проверялась самым тщательным образом. Отец был украинцем, мать - русской. Последнее могло быть ключом к отгадке. В то время в некоторых кругах администраторов от науки стали развиваться антирусские настроения, с моей точки зрения, это была большей частью борьба между разными партийными фракциями. Безусловно, даже по неписаным законам дискриминация человека за то, что у него мать русская, было незаконным. А грязные намеки, что у него мать еврейка, считалось нормой. Кроме того, парень действительно был блестящим студентом, а это могло раздражать. Я пошел к Лашкареву и сказал: «Я разговаривал с Кочелапом, как в гестапо. Это позор и для него, и для меня ». Лашкарев перебил: «И для меня тоже». Я закончил разговор словами: «Русская мать. Хуже не придумаешь »Сомневаться не приходилось:.« Красные кхмеры »пришли в Институт.

Забегая вперед, добавлю, что ушло много времени и Пекар затратил много усилий, чтобы вернуть Кочелапа, что в последующие годы тот тесно сотрудничал с Пекаром над проблемой химических лазеров и что, умирая (в 1985 г.), Пекар оставил его своим преемником на должности руководителя теоротдела, где он работает до сих пор и является одним из лучших ученых Института.

С новым зам.директора были и другие трудности, но обсуждать я их здесь не буду.

17. Трудное решение: уход из Института

Весной 1966 года мне пришлось принимать очень трудное решение. Академия наук СССР уже учредила Институт теоретической физики, обосновавшийся в Москве и Черноголовке (кампус под Москвой), закончилась связанная с этим бумажная волокита, и мне нужно было дать окончательный ответ, принимаю ли я предложение стать руководителем Отдела теории полупроводников. С научной точки зрения приглашение это, безусловно, было весьма привлекательным - довольно сильный, действительно решающий аргумент. Однако никого из сотрудников я не знал настолько близко, чтобы с уверенностью сказать, как сложатся личные отношения. Дело было рискованным.

А кроме того, мне было что терять и немало. У меня были прекрасные отношения с Лашкаревым и Пекаром, которого я уважал как своего учителя. Мой отдел состоял, в основном, из моих бывших студентов, каждый из которых был активным работником. Атмосфера в отделе была дружелюбной. Я чувствовал большую ответственность за них. В Институте я считался беспорным лидером среди своих сверстников. И наконец, я должен был уехать из третьего по величине города страны, столицы Украины, который, к тому же, был одним из красивейших городов в СССР, и перебраться в поселок Черноголовка в 50 км от Москвы. Против этого восставал весь здравый смысл *.

Вместе с тем у меня было сильное ощущение, что события последнего года уже остановили часовую стрелку и начался необратимый термодинамический распад. В этих новых условиях я не смогу защитить ни себя, ни своих сотрудников. Эпоха «просвещенного правления» осталась позади, и мы вынуждены будем деградировать, занимаясь лишь архаичными экспериментальными программами. Мне было только 38, впереди еще большая часть жизни, я не хотел снова «бодаться с дубом», поэтому должен был воспользоваться имеющимся у меня шансом.

Принятие решения было очень болезненным, я несколько месяцев провел в мучительных терзаниях. И наконец решение было принято. В середине апреля 1966 года я подал в отставку. Лашкарев был расстроен, но меня не осуждал. Очевидно, он понимал, что решение это правильно, и чувствовал себя неловко, уступив давлению сверху и согласившись на назначение нового заместителя. Пекар старался ободрить, говоря, что меня выберут в Академию и это даст мне защиту. «Люди переезжают, чтобы быть выбранными, ты же бежишь от избрания». Мы оба знали, что такой вид защиты - это выдумка. Когда слухи о моем увольнении расползлись по Институту, началось сильное волнение.

* Последствия переезда из большого города, а особенно, из столицы, могут понять только те, кто представляет себе повседневную жизнь в бывшем СССР. В Черноголовке не было нормальной телефонной связи даже с Москвой, большинство продуктов надо было везти из столицы. О таком образе жизни может дать некоторое представление русский анекдот о разговоре Джимми Картера с Леонидом Брежневым.

Дж. К:. Мы главы двух великих держав. Каждый из нас обязан обеспечить населению равные условия жизни по всей стране, в больших города и маленьких деревеньках. Это трудная задача.

Л.Б.: Я не понимаю Вашей озабоченности. У нас нет никаких проблем. Все привозится в Москву, каждый едет туда и покупает, что ему нужно.

Волнение это усилилось 22 апреля, когда объявили о новых Государственных премиях за научные достижения (тогда назывались Ленинскими премиями). Я был в списке новых лауреатов (исследование экситонов) вместе с группой ученых из ИФАН в Киеве и Институтом Иоффе в Ленинграде. Президент Академии Патон пригласил меня к себе. Это был самый первый спокойный и цивилизованный разговор в здании Президиума Академии, том здании, где в октябре 1952 года у меня состоялся ужасный разговор с Консевичем. Личные интересы Патона касались технической области. Он возглавлял большой Институт, унаследованный от своего отца Евгения О. Патона, первым проложившего путь в области электрической сварки. Я с детства помню красивый легкий мост, соединяющий два сада на правом берегу Днепра, который был дипломным проектом Евгения Патона. Патон поинтересовался мотивами моего решения, и я честно ответил. Он пояснил мне свою мотивацию. Список выдающихся ученых, переезжающих из Украины в Россию, был очень большим. Я знал многие имена и уверен, что Патон знал куда больше. Патон сказал, что его цель заключается в том, чтобы удержать одаренных и работоспособных людей от выезда с Украины, и что его миссия как Президента будет успешной, только если он преуспеет в достижении этой цели. На его взгляд, все, кто приходят к Президенту, обычно много просят. Мои же потребности, насколько он их понимает, настолько скромные, что он щедро пообещал мне свою неограниченную поддержку. Для начала, квартиру в хорошем доме, который Академия строила в центре города, через дорогу от Оперного театра. В последующем свободный доступ к нему всякий раз, когда мне понадобится помощь. Дружеское отношение Патона и его желание найти решение вопроса заставило меня не сразу отклонить его предложение. Я попросил пару дней на размышление.

Когда я вышел из кабинета, я уже знал, что решение мое не изменится. Патон мог помочь мне в некоторых частных случаях, но он не мог изменить общей, угнетающей меня атмосферы, а я не мог изменить решения, которое далось мне с таким трудом. Написав вежливое письмо, где я выразил благодарность за его внимание и пообещал сохранить тесные связи с Институтом, я отнес его Патону. Тот снова принял меня. Он не мог скрыть недовольства моим решением. Много лет спустя Давыдов сказал мне, что Патон был оскорблен. Я сдержал свое обещание, поддерживал личные и научные контакты и сотрудничество с учеными Института (в частности, были опубликованы две обзорные статьи [26, 33]) и регулярно приезжал в Киев, обычно раз в год, пока в 1991 году не распался Советский Союз.

Тем временем Патон направил директиву, предписывающую Лашкареву «создать условия для нормальной работы доктора наук Е.И. Рашбы ». Когда эта директива пришла в Институт, началась паника. Она могла быть неправильно понята, как если бы именно Лашкарев создавал мне проблемы, и использована Костышиным для его немедленной отставки. Тогда десяток активных кандидатов наук, экспериментаторов и теоретиков, написали письмо Лашкареву, где выражали свою поддержку и доверие и просили предпринять решительные меры в деле устранения Костышина, пагубно влияющего на работу Института. С этим письмом Лашкарев пошел к Патону, и Президиум Академии снял Костышина с должности заместителя. Это был беспрецедентный случай. Был назначен новый зам.директора, лояльный по отношению к Лашкареву и его сотрудникам. Я уверен, что своим твердым решением уволиться я принес моим коллегам больше пользы, чем если бы я остался.

В конце 1988 года Госкомитет СССР по изобретениям признал открытием мою работу по связи электронного спина с электрическими полями [22]. Я получил диплом, а Украинская академия наук, в рамках которой проводились исследования, признание.

18. Э п и л о г

Где-то 1 мая 1966 года я отправился из Киева в Москву. Первая половина жизни была позади, вторая - впереди.

Прошло ровно 20 лет, как я вернулся в Киев после Второй Мировой войны. Тогда это был небольшой Институт физики в центре города. Здесь работал ряд ученых, чьи имена связаны с научными результатами, оставившими глубокий след в физике конденсированного вещества. Теперь здесь было пять огромных физических институтов, некоторые в 10 раз больше своего прародителя. Мне кажется, капиталовложения могли бы быть более скромными, а результаты более впечатляющими, если бы в работе руководствовались профессиональными критериями, а не директивами местной партийной бюрократии. Любое нарушение научных критериев стоит очень дорого.

Рейтинг Киевского университета катастрофически падал. Два года спустя, когда я стал преподавать в МФТИ (Московском Физико-Техническом Институте в Долгопрудном, в предместье Москвы), я понял, что это уже очевидно и для школьников с Украины. Они рвались в Москву, чтобы получить лучшее образование, причем как украинцы, так и русские, а после окончания учебы старались остаться в России. Чтобы устранить недостаток образования в Университете и сократить «утечку мозгов», Украинская академия учредила в МФТИ «Украинскую группу». Вступительные экзамены студенты сдавали в Киеве по критериям МФТИ и при контроле представителей из МФТИ, учились 6 лет в Москве, после чего направлялись на работу в институты Украинской академии наук.

Я ехал, чтобы занять свое место в новом небольшом институте, известном впоследствии как Институт теоретической физики им. А.Д. Ландау и где с самого начала основным принципом был профессионализм. Впереди был новый отрезок жизни с ее радостями и проблемами. В любом случае я никогда не пожалел о сделанном тогда выборе.

В 1991 году в возрасте 64 лет я эмигрировал в Соединенные Штаты. Это не самый лучший возраст, чтобы начинать новую жизнь. Поэтому мне особенно приятно, что я смог найти свое место в научном обществе США, где с уважением относятся к профессиональному опыту, а совсем недавно присоединился к группе исследователей, занимающихся проблемами спинтроники. Я убежден, что наука имеет собственные законы и внутреннюю чистоту, и способность работать в пожилом возрасте есть высшая награда за труд всей жизни.

В заключение, хочу выразить благодарность многочисленным коллегам и друзьям. Все хорошее на моем жизненном пути в последнее десятилетие стало возможным благодаря их благородству и поддержке. Упоминая лишь некоторых, хочу поблагодарить многих: Джозеф Бирман пригласил меня в Соединенные Штаты, Алексей Эфрос и Крейг Тейлор пригласили меня в Университет, штата Юта, а Майк Стерж восстановил меня на работе после изнурительной болезни. И я очень счастлив, что вместе с коллегами из Буффало, шт. Нью-Йорк, участвую в захватывающем проекте по разработке спинтронных устройств, спонсируемом D А РПА .

Благодарность

Я очень благодарен доктору Александру Эрлиху, профессору Борису Коренблюму и миссис Кейт-Пайк за критическое прочтение рукописи и многочисленные ценные предложения. Выражаю признательность Управлению военно-морских исследований за поддержку от DARPA / спины , грант № 000140010819.

ЛИТЕРАТУРА

С.И. РекагД Phys. СССР 10, 341 (1946); С.И. Пекар, Исследования в электронной теории кристаллов (Гостехиздат, Москва, 1951)
[Английский Перевод: AEG отдела технической информации,
Вашингтон, округ Колумбия, Пер. Серия № AEC-тр-5575 Физика].
Н. Н. Боголюбов, я Phys. СССР 11, 23 (1947).
А. С. Давыдов, Ж.. Эксп. Теория. Физика. 18210 (1948).
А.Ф. Prikhotjko, Дж. Phys. 8257 (1944).
К . В . Толпыго, Ж.. Эксп. Теория. Физика. 20, 497 (1950).
Э.И.Рашбе, Труды Института гражданского строительства (Станд. House из Укр. акад. ТСМ., Киев, 1953), с. № 18, 23.
В.Е. Наумов, J. Eng. . Мех 120, 207 (1994); А.Д. Дроздов
, А. Л. Каламкаров, Дж. И ее применения. Мех. 62975 (1995).
У. Шокли, Белл сист. Технология. Дж. 28435 (1949).
Э.И.Рашбе и КБ Толпыго, Сов. Phys. Тех. Физика. 1, 1388 (1956).

Э.И.Рашбе, Опт. Спектроскопия. 2, 75 (1957); Э.И.Рашбе, Опт.
спектроскопия. 2, 88 (1957). Для обзора см. Э.И.Рашбе, в экситонов, тонн, 3568 (1957); Э.И.Рашбе и MD Sturge, ред. (Северо-
Голландия, Амстердам, 1982), с. 543.
Э.И.Рашбе, Опт. Спектроскопия. 2, 568 (1957).
Обзор можно найти в: В.Л. Броуде, Э.И.Рашбе и EF Шеки, Speclroscopy молекулярных экситонов (Springer серии в химической физики, том 16.) (Springer, Berlin-Гейдельберг, 1985).
SD Колсон, Д. Хансон, Р. Копельман, и GW Робинсон, Дж. Химическая физика. 48,2215 (1968).
Э.И.Рашбе и GE Гургенишвили, Сов. Phys. Твердотельный 4, 759 (1962).
В.Л. Броуде, А. Ф. Прихотько, Е.И. Рашбы Сов. Phys. Vsp. 2, 38 (1959).
С.И. Пекар, Сов. Phys. Письма 6785 (1958).
LP Bouckaert, Р. Смолуховского и Е. Вигнера, Phys. Преподобный 50, 58 (1936); Ф. Seitz, Энн. Математика. 37, 17 (1936); С Сельдь, Phys. Преподобный 52361, 365 (1937).
RJ Эллиотт, Phys. Преподобный 96, 266280 (1954).
Г. Дрессельхауза, Phys. Преподобный 100, 580 (1955).
Э.И.Рашбе Сов. Phys. Твердотельный 1368 (1959).
Э.И.Рашбе и В. И. Ш, физика Редакцию-Сборник документы, Vol. II (акад. из проф. СССР, М.-Л., 1959), с. 162.
Э.И.Рашбе, Сов. Phys. Твердотельный 2,1109 (1960).
RL Белл, Phys. Преподобный латыш. 9,52 (1962).
BD McCombe, С. Г. Бишоп, и Р. Каплан, Phys. Rev. Lett. 18, 748 (1967).
М. Dobrowolska, Ю. Чен, JK Furdyna, С. Родригес, Phys. . Ред Lett 51, 134 (1983); См. также главу 2с этого объема.
Э.И.Рашбе и В. И. Ш, в Ландау Уровень спектроскопии , Г. Ландвер и Э.И.Рашбе, ред. (Северная Голландия, Амстердам, 1991) с. 131.
1.1. Бойко и Э.И.Рашбе, Сов. Phys. Твердотельный 2,1692 (1960).
Д.Г. Зайлер и А.Е. Стивенс, в Ландау Уровень Spec спектроскопии, Г. Ландвер и Э.И.Рашбе, ред. (Северная Голландия, Амстердам, 1991) с. 1031.
S . A . Wolf , D . D . Awschalom , R . A . Buhrman , X M . Daughton , S . von Molnar , M . L . Roukes , A . Y . Chtchelkanova , and D . M . Treger , Science 294, 1488 (2001).
С. Дас Сарма, Дж. Фабиан, Х. Ху, и я Zutic, твердотельный Com- мун. 119207 (2001).
С. Датта и Б. Дас, и ее применения. Phys. Lett. 56, 665 (1990).
Р. С Casella, Phys. Преподобный латыш. 5371 (1960).
Э.И.Рашбе, Грибников и V Ю. Кравченко, Сов. Phys. УФН. 19, 361 (1976).
Грибников и В.И. Мельников, Сов. Phys. Твердотельный 7 (1612), 2364 (1966).
В.И. Мельников С.В. Мешков, Дж. Химреагент . Phys 85, 1018 (1986); В.И. Мельников, Phys. Группа 209, 1 (1991).
Е.А. Бренер, В. И. Мельников, Adv. Phys. 40, 53 (1991).

Профессор Е.И. Рашба - превосходный ученый, педагог и редактор

В.Ф. Гантмахер и В.Б. Тимофеев

Творческий путь большинства влиятельных и ярких ученых и, в частности, профессора Е.И. Рашбы, обычно имеет три составляющие интелллектуальной деятельности: творческая научная работа, преподавание и служение в соответствующей отрасли, например, в издательском деле. Через преподавание ученые связаны с будущим поколением; через издательское дело - влияют на современное поколение, а его / ее выдающаяся научная работа оказывает влияние на настоящее и будущее поколения. Е.И. Рашба внес существенные вклады во все эти стороны интеллектуальной деятельности.

Нельзя переоценить вклад профессора Рашбы в современную физику вообще и в физику конденсированного вещества и полупроводников в частности. Во время работы в Черноголовке, помимо разработок оригинальных теорий и предсказаний, проф. Рашба плодотворно сотрудничал с экспериментаторами в области физики конденсированного вещества. Его широкий кругозор, глубокая интуиция и уникальная способность понимать и концентрировать внимание на наиболее важных деталях проводимых экспериментов были не только полезны, но часто и играли стимулирующую роль. Можно привести несколько примеров такого плодотворного сотрудничества. Они связаны с экспериментальным подтверждением гигантской силы осциллятора локализованных экситонов в прямозонных полупроводниках, с непосредственными экспериментальными наблюдениями электродипольного спинового резонанса на одномерных дислокациях в Si , с автолокализованными экситонами (экситонный аналог полярона) и с рядом явлений, обусловленных нарушением симметрии инверсии. Проф. Рашба внес также существенный вклад в эксперименты по кулоновским корреляциям и экситонным эффектам в фрактальном квантовом Холл-режиме.

С 1973 по 1988 гг. проф. Е. Рашба был редактором журнала «Письма в ЖЭТФ». Доброжелательность и благородство, которые благодаря ему стали рабочим стилем, по-прежнему присутствуют в Редакции этого журнала.

В настоящее время плодотворная деятельность проф. Рашбы касается новой области, называемой спинтроникой и начало которой положили его некоторые ранние работы. Мы не сомневаемся, что вскоре нас ожидают большие и неожиданные научные сюрпризы в этой области, инициированной деятельностью Рашбы. По случаю юбилея его друзья и соратники из Черноголовки желают профессору Е. Рашбе всего наилучшего в его творческой работе, здоровья и счастья в жизни.

Ерёменко Виктор Валентинович - Воспоминания

Рашба Эммануил Иосифович - Rashba - Spintronics

Rashba

И. Губерман

Спинтроника и квантовые информационные технологии

Spintronics: Fundamentals and Applications

Посвящается Е.И. Рашбе

От редакторов

Посвящается Е.И. Рашбе

От редакторов

Куда пойти учиться?

Авиационный институт

Казанский университет

Киевский университет

Окончание Университета

Молодой специалист

Профессор Е.И. Рашба - превосходный ученый, педагог и редактор

В.Ф. Гантмахер и В.Б. Тимофеев

Комментарии

Отправить комментарий

Популярные сообщения из этого блога

О СЕБЕ И МОИХ УЧИТЕЛЯХ, КОЛЛЕГАХ, ДРУЗЬЯХ

Ерёменко Виктор Валентинович - КНИГИ

Эффект Шубникова — де Гааза - Лев Васильевич Шубников